Думала зять с дочкой Нюрой приехали

258

Думала зять с дочкой Нюрой приехали

Пахло пылью, крапивой и зноем. Идти по такой духоте Сергею не захотелось. Да и торопиться, собственно, было некуда: автобус отправлялся в райцентр поздно вечером.

У крайнего дома Сергей заметил старуху. Она сидела у стены на скамеечке и жмурилась от высокого солнца.

— Мир дому сему, — поклонился Сергей.

— Водички бы мне, мамаша, попить.

Она встрепенулась по-молодому:

— А сейчас, соколик, сейчас. Ты откуда сам-то будешь?

Подстраиваясь под разговор, Сергей ответил серьезно:

— Дальний странник. Из города.

Не будешь же ей объяснять, что работаешь фотокорреспондентом в областной молодежной газете: незнакомым словом только беседу спугнешь.

— Вижу, что дальний,— сказала она обрадованно и, обтерев о кофту руку, деловито протянула ее Сергею: — Здравствуй, батюшка.

— Здравствуй, здравствуй, мамаша.

Старуха всплеснула руками, заохала:

— Ну-ко, устал ведь с дороги-то, батюшка. Ты бы в дом прошел, посидел бы на лавочке, передохнул.

— Не натоптать бы, — Сергей присел на порог разуться.

— Чего удумал-то? — замахала руками старуха.— Проходи, проходи к столу.

Но Сергей снял ботинки, остался в пестрых носках, хозяйка отметила это:

— Наши-то, мужичье, отродясь не снимут. На сапогах со всего поля грязища, а они так по избе и прошлепают, только ошметки летят.

— Ты посиди, малешко, я самовар поставлю… разглядывала гостя.

Сергей чувствовал себя в незнакомой избе как дома. Находившись по мягким половикам, он остановился у печки-лежанки и выразительно побарабанил ногтями по жестяной трубе, изъеденной огнем, будто молью:

— Как решето просвечивает.

— Да ведь как, батюшка, не просвечивать ей: ужо когда делана…

Сергей прошелся по мягким половикам, разглядывал наклеенные на заборку почетные грамоты и вслух читал: «За высокие надои… за достигнутые успехи… Сорокиной Аграфене Матвеевне…»

— Много же их у вас накопилось, Аграфена Матвеевна.

— А тут не только мои. И Нюркины, — повторила незнакомое для Сергея имя хозяйка.

Она зачем-то бросилась к окошку и, распахнув обе створки, легла на подоконник. Нижнее стекло в раме было разбито и держалось благодаря крестовинам лучинок. «Выпадет», — механически подумал Сергей.

Но распорки крепко зажимали стекло с обеих сторон — из избы и с улицы. Старуха долго прислушивалась к знойной тишине, но улица в эту сенокосную пору будто вымерла, и Аграфена Матвеевна спросила, оправдываясь:

— Кажись, по звенышку кто-то побарабанил?

Сергей недоуменно пожал плечами.

— Может, ветер, — предположил он.

— Ветер, милок, знамо, ветер, — лукаво подтвердила старуха и подмигнула ему.

Какое-то странное ожидание застыло в ее глазах.

Сергей, привыкший во время командировок к дотошному деревенскому любопытству, когда у тебя с первой минуты знакомства выведают, и откуда ты родом, видел, как тяжело хозяйке удержаться от подобных вопросов. Он ждал, что — рано ли, поздно ли — любопытство пересилит застенчивость.

Но Аграфена Матвеевна не торопилась с расспросами. Она вытащила из погреба кринку холодного молока, поставила ее перед гостем, а сама села к стене, и радостными глазами следила, как Сергей крупными глотками пьет молоко, как на столешницу падают прилипшие к потному донышку кринки крошки сухой земли.

Аграфена Матвеевна вся лучилась доброжелательностью. Кажется, Сергей никогда не встречал таких добрых лиц.

А если на фотографии оттенить глаза, если дать только их и, может, чуть-чуть прихватить надбровье, потому что путаница морщинок лишь подчеркнет доброту светлых глаз?..

Сергей вспотел от счастливого нетерпения. Он посадил Аграфену Матвеевну в угол, зеркалом направил ей на глаза пучок света и несколько раз щелкнул затвором.

Потом он вывел ее на улицу, снял под окнами на скамеечке — и с ладошкой у глаз, как будто Аграфена Матвеевна кого- то выглядывала, и в платке, без платка, и анфас, и в профиль…

— Да ведь хватит, поди? — взмолилась она, однако по голосу было ясно, что внимание гостя радовало ее. — Уж как молодую, по всякому-то… Бабы скажут: от Нюрки не отстает…

— От дочери, что ли?

— От нее, от кого же еще? — Аграфена Матвеевна пристально посмотрела на гостя, но ничего не сказала.

Когда вошла в избу, достала из комода конверт с фотографиями, вытряхнула их на столешницу. На всех было одно и то же улыбающееся лицо. Перед фотографом Нюрка усердно кокетничала.

— Извертелась вся, — осуждающе сказала старуха.

Профессиональным глазом Сергей отметил, что снимки неважные:

— Любитель делал.

— Знамо, любитель, — закивала старуха и сообщила шепотом.— Писала Нюра: жениться надумали с ним… Да уж женились, поди…

ЧИТАТЬ ТАКЖЕ:  «Пусть он теперь побегает…»

Она безнадежно махнула рукой:

— А ведь, батюшка, кто его знает, какой он, любитель-то. А ты откуда знаешь, что он любитель?

Сергей рассмеялся в ответ и тем самым утвердил ее в подозрении.

— Ой, проказник, — погрозила она сухим пальцем. — Нашел над кем шуточки-то шутить…

— Проговорила я с тобой самовар-то. Погасло уж, и уголька не увидишь…

Жила Аграфена Матвеевна одиноко.

— Была изба звонкая, да стала глухая, — сказала она и, чтобы понятнее было, добавила:— Петька-то, старший мой, на войне сгинул . Ванька тоже. Нюрка вот на чужой стороне…

Аграфена Матвеевна развела руками:

— Я теперь как кукушечка. Только куковать не умею…

Она рассказывала о себе сурово, будто о постороннем человеке:

— Мужик мой, Петр Африканович, помер еще в том годе.

Сергей поежился от ее леденящего голоса, в котором замерзли давно и боль и горе.

Была изба звонкая… Под потолком и сейчас не выкручено из матицы вековое кольцо, в котором перетерся, наверно, не один очеп, качающий зыбку с ребенком. Теперь оно почернело от времени, но оставлено, видно, в надежде, а вдруг и в этом доме поселится еще босоногий гомон.

— Вот взяла бы Нюра, приехала… Хоромы наши большие, места хватило бы. У нее ведь работка-то, ну-ко, тяжелая — с кирпичом все. А сама-то она у меня хворостиночка. Какая из нее каменщица? Легче камня сама-то…

Сергей засмеялся:

— Да на стройке, мамаша, каменщиками сплошь девчата.

Но Аграфена Матвеевна не поверила.

— Товарки-то Нюрины как устроились… Верка Жилина — кобыла кобылой — в туфельках на работу ходит. Ключ от клуба — на пальчик, и крутит себе. Не тяжел ведь ключик-то. И я б покрутила… Ну, а доярок возьми — все по часикам: до обеда одна, с обеда другая. Руками и не доят теперь — электричеством… Попадья раньше так не жила, как нынче наши бабы живут.

— Ну? — подзадорил ее Сергей.

— А вот и «ну»… В поле пешком не ходят, на машине катаются…

— И вы от такой жизни отправили дочку в город?

— Да ведь такая жизнь недавно настала, — оправдываясь, ответила Матвеевна. — А я ей добра хотела.

— Ну, а теперь как?

— А и теперь добра хочу.

Сергею понятна была ее тоска. И он ругал себя, что ненароком укорил старую женщину в том, в чем и не виновата она совсем.

— Ну, ничего, мамаша, — говорил он не те слова и сам чувствовал, что не те.

Но других он просто не мог сказать, другие были не у него. Не одну зиму дожидается Аграфена Матвеевна, когда привезет их дочка. Не забыла ль она там о материнских слезах и глухой избе, помнит ли о кольце, которое истосковалось по очепу?

Сергей допил из кринки потеплевшее молоко.

— В какую цену у вас молочко, мамаша?

— А не знаю, голубчик. У нас продавать его некому.

Вот и продавать его некому, а все б добавка была к колхозной пенсии…

Сергей достал из кармана мелочь, отсчитал — больше все равно не возьмет — и выдвинул их на середину стола.

— Ты, батюшка, это… Не обижай, — расстроенно сказала старуха.— Ты убери их подальше, деньги-то… Не было их, и это не деньги…

Но она быстро оттаяла от обиды и в лукавой усмешке поджала губы:

— Ты лучше бабу свою проверь, не возьмет ли с тебя за обед рублевку.

Сергей обескураженно сгреб мелочь в ладонь. И чтобы загладить неловкость, напросился заменить в раме стекло.

— Вот за это, батюшка, я тебе поклон до земли отвешу.

На кухне по-гусиному зашипел самовар. Хозяйка, разохавшись, скрылась за ситцевой занавеской.

— Чай, батюшка, будем пить, — закричала она оттуда, гремя конфоркой, — А окошко успеется… Да у меня и алмазу- то нет… Надо к Саньку Митрохину за алмазом бежать. А Сан- ко-то в поле…

Но Сергею не терпелось сделать то, что надумал.

— Мы обойдемся и без алмаза.

— Да успеется ведь, — сказала старуха.

И Сергей, почувствовав, что она не верит в его мастеровитость, загорячился:

— Без алмаза сделаем. Было бы стекло… А шерстяные нитки найдутся?

— Зачем, батюшко, нитки-то? Ты…

Она вдруг замерла на полслове и, вытянув шею, вся обратилась в слух. В сенях что-то шуршало. Старуха резко толкнула дверь.

Испуганно шарахнулись в сторону куры, переполошно захлопали крыльями, заквохтали. Аграфена Матвеевна закричала на них сердито:

ЧИТАТЬ ТАКЖЕ:  Оказались рядом в трудную минуту

— Весь мост изгадили! Кыш, кыш отсюда!

Она суматошно стала готовить к обеду стол, изредка поглядывая, чем занимается гость. А он вынес на улицу табуретку , накеросинил в лампе, шерстяную нитку, натянул ее по стеклу и поджег.

Нитка пылала оранжевым пламенем, пока Сергей не залил ее водой, пока не хрустнул стеклом по горевшей линии. Облом получился ровный. Сергей улыбнулся обрадованно и повторил операцию.

Он мог бы конечно, выкроить прямоугольник стекла и проще: придавить линейкой — и отломить. Но рисковать не хотелось: а вдруг образуется скол?

Аграфена Матвеевна выглядывала у Сергея из-за плеча и дивилась:

— Ну-ко, ловко-то как у тебя выходит… С огнем да с полымюшком. Уж верно сказано: работа в руках горит…

Сергей, не обращая внимания на похвалу, неторопливо собрал инструмент и перенес табуретку к окну.

Старуха догадливо побежала в дом:

— Молоток-то забыли ведь… Я сейчас, я в окошко тебе подам.

— Без хозяина-то дом сирота… Крышу вот надо перекрывать. И косяки-то — сам видишь — как дупло выгнили… Рамы червяк источил…

— Ну, рамы еще ничего, — солидно заметил Сергей.— А вот зауголки трухлявые. Венца три заменить не мешало бы.

— Не мешало бы, батюшка, не мешало бы, — согласилась она. — А ты сам-то мастеровой, видать?

— Да как сказать… В общем, приходилось заниматься и по плотницкой части — отец учил, — скромно признался он.

— Ну-ну, приходилось.

За стол, уставленный деревенскими яствами, Сергей садился уверенно, по праву работника.

Аграфена Матвеевна глядела ему в лицо, словно надеясь увидеть в его глазах еще что-то такое, чего он все время недоговаривает.

— У меня у Нюрки жених-то — плотник…

И просверлила Сергея подозрительным взглядом.

— Нынче ведь детки какие пошли, — не вытерпела, пожаловалась она гостю. — Намедни приехала Манька, Терешкина, так, батюшка, до дому добежать не могла, к товарке свернула… Не успели бы потом-то наговориться… А отец с матерью ждут… Уж мужик ее — куда как спокойной — и то не вытерпел, один к тестю пошел. Хорошо, стариков-то знал, а ежели б в глаза не видал?..

Она выжидающе замолчала, и Сергея враз охватило жаром: да уж, бедная, не перепутала ли его с кем-нибудь Аграфена Матвеевна?

А у старухи плясали в глазах бесенята.

— У меня Нюра тоже плутовка, — загадочно проговорила она.— Спрячется где-нибудь, а мужика-то вперед подсунет. Проверь, как, мол, встретит тебя…

Ох, материнская святая наивность… Когда ты прозреешь? Тысячелетия проносятся над грешной землей, а матери все остаются мученицами, потому что в груди у них веками горит неистраченная любовь к разлетевшимся детям, потому что неистребима слепая надежда в возможность повторить то, что все-таки больше не повторится.

Сколько же надо было передумать Аграфене Матвеевне, переболеть ночами, в глухой избе, чтобы верить в звонкоголосое счастье: хоть и замуж вышла, приедет Нюра, покажет «любителю» ту половицу, по которой сделала первый шаг? И еще не одна попена шлепнется о щелястый пол, не один очеп проноет избе извечную песню…

Сергей поежился от озноба, не зная, что ему делать, как разуверить старую женщину в том, в чем она уверена.

Аграфена Матвеевна поставила в центр стола зеленоватую поллитровку.

— Открывать бутылку-то? — спросила она, неспокойно прислушиваясь к тишине улицы.

— Да что вы? Зачем?

— Нюру-то бы сюда, — будто подсказывая гостю, что нужно делать, сказала она.

И Сергей, сознавая, что затягивать время жестоко, не в силах был все же оглушить Аграфену Матвеевну признанием. Он отказался от рюмки, сославшись на душную дорогу. А она, приняв это за продолжение игры, усмехнулась:

— Да куда тебе торопиться-то?

— Нет, мамаша, пойду.

Аграфена Матвеевна не вытерпела, спросила в упор, в чем не сомневалась ни на минуту, но о чем молчала, давая гостю возможность убедиться в том, что теща приветлива:

— Уж не зять ли ты мой? Не Алексей ли Иванович?

Она ждала, что зять удивится ее прозорливости, признается ей во всем, и тогда влетит с улицы Нюрка, повиснет на шее у матери.

— Нет, Аграфена Матвеевна, я не зять.

Она слезливо смотрела ему в лицо, не веря и удивляясь такой жестокости, не в силах сказать ни слова.

Он перешагнул порог, спустился по лестнице, а она шла следом за ним и все ждала чуда.

Он помахал ей рукой и потом долго оглядывался.