В парикмахерской Анна была в последний раз лет шесть назад. Войдя в парикмахерскую, Анна Кузьминична смущенно осмотрелась. Женщины сидели вдоль стен, негромко переговаривались, щелкали замками сумочек,копались в них, шуршали газетами.
Большинство было молодых, но были и в возрасте Анны Кузьминичны и даже старше. Это неожиданно успокоило ее, и она тихонько присела на крайний у двери стул. После рабочего дня, почти целиком проведенного на ногах, — расслабиться было приятно.
Соседка у Анны Кузьминичны оказалась веселая и разговорчивая.
— Только с работы, дел дома по горло, а тут торчи! — сказала она со странной интонацией упрека.
— Вы словно поневоле пришли? — улыбнулась Анна Кузьминична.
— Да так и есть! — воскликнула соседка. — Жила я без этих салонов и горя не знала.
— А что же теперь?
— А то, что мужа завлекать надо!
Сидевшие рядом с ней по другую сторону две молоденькие девушки фыркнули. Соседка, тоже смеясь, повернулась к ним:
— Смешно? Вот и видно, что глупые вы еще! Перед мужем-то и надо форс держать. А у кавалеров ваших и без того небось голова кругом. Да… — обратилась она к Анне Кузьминичне, — как узнала, что благоверный мой на службе на одну фифу там заглядывается, так с тех пор вот и кручусь. Тряпки по-модному шить начала, сюда вот захожу…
— Правильно вообще-то, — сказала одна из девушек.
— А разве ж нет! Да вы дальше слушайте. Мой-то, как меня подновленную разглядел, ревновать начал! Что это ты, говорит, все глянец на себя наводишь, смотри!
— Ну а с этой, что на работе у него, как? — поинтересовалась девушка.
Но тут соседку пригласили в салон, и она не успела ответить. Скоро подошла очередь и Анны Кузьминичны.
— Что будем делать? — спросила парикмахерша. — Окраску? Укладку?
— То и другое, — ответила Анна, потупившись.
Давно уже она так долго и внимательно не рассматривала себя в зеркало. И хорошего в этом оказалось для нее мало. С какой-то особенной, болезненной прямо, яркостью она видела морщины, желтизну и мятую вялость кожи, складки на шее, седину.
Потом, словно бы в утешение себе, отмечала свежесть губ, широко открытые, тревожные и, может быть, поэтому казавшиеся сейчас особенно молодыми глаза…
Выйдя из парикмахерской, Анна Кузьминична заторопилась. До восьми часов, до встречи с Павлом, нужно было купить мяса, забрать из яслей внучек и навести в квартире хоть какой-то порядок.
С мясом ей неожиданно повезло. В маленьком магазинчике на Театральной очередь оказалась совсем пустяковой. Молодой продавец с обнаженными по локоть мускулистыми руками рубил говядину. Он легко заносил огромный топор и с силой опускал его вниз, совсем рядом с рукой, держащей мясо.
Пальцы отрубите! — не выдержал кто-то.
В продажу пойдут! — лихо отозвался продавец.
Женщины засмеялись переглядываясь. Они смотрели на него с уважением, так, словно он сам добыл это мясо каким-то своим особенным, мужским, опасным трудом.
В троллейбусе, притиснутая в угол, косясь на бегущую за стеклом узкую полоску мостовой, Анна Кузьминична думала все об одном и том же. О Павле и о себе.
В раздевалке детсада молодой парень одевал сына. Ожидая внучек, Анна Кузьминична с интересом наблюдала за ними. Руководивший делом отец не разбирался в нем. Он беспорядочно хватал одежду, совал ее сыну, а тот, толстый, спокойный увалень, терпеливо поправлял отца: «Нет, папа… не это, а вот то… вон то сначала…»
Случайно встретившись с Анной Кузьминичной взглядом, парень смущенно улыбнулся. Когда же к Анне Кузьминичне выбежали внучки, на его лице мелькнуло недоумение, и Анна Кузьминична сразу же угадала причину. Вероятно, она показалась ему слишком старой для матери этих двухлетних близнецов и слишком молодой для бабки.
Внучки с криком подбежали к ней, вцепились в полы плаща. Анна Кузьминична присела перед ними на корточки. Начали одеваться, Анна Кузьминична всегда поражалась тому, как дети, неразличимо похожие внешне, могли быть настолько разными в поведении и характере.
Когда Анна Кузьминична с внучками приехала домой, там были уже и дочь ее и зять. По особенной тишине в квартире и по тому, с каким озабоченным видом через переднюю прошел зять с чашкой в руках, сказав только: «Вернулись?», Анна Кузьминична поняла, что дочери опять нездоровится.
Ей стало особенно неловко и тяжело. Представилось недоумение, которое вызовут у дочери ее выкрашенные и модно уложенные волосы, необходимость через два часа уйти из дому, неизбежные объяснения по этому поводу, для которых нужно будет выдумывать что-то, в сущности, лгать…
Она вздохнула, одернула кофту, потрогала прическу, словно готовясь предстать перед малознакомыми людьми, и вошла к дочери.
Та лежала на диване со страдальческим выражением полного белого лица. Рядом в позе неопределенного ожидания сидел зять. Его лысеющая голова была потуплена, веснушчатые руки аккуратно уложены на коленях.
— Вот это да, — сказал он при виде тещи. — Десять лет с костей. Верочка, ты видишь?
— Как не видеть, — принужденно улыбнулась дочь. — Где это тебя, ма?
— Да на Пушкинской, на углу. С ума сошла, старая дура…
— Ну что вы, — возразил зять. — Удивительно хорошо.
Правда, мило, — подтвердила дочь и, как будто слегка досадуя, что ее отвлекают от чего-то более важного, обратилась к мужу: — Если в нашей нет, поезжай в центральную аптеку, на площади. В общем, ищи, где хочешь, без элениума я не могу!
Зять вышел. Вслед за ним заторопилась и Анна Кузьминична.
Убирать надо, — объяснила она дочери. — Тебе пылесос ничего?
Ничего… — ответила дочь, утомленно прикрывая глаза.
В прихожей торопливо одевался зять. С таким видом, словно в присутствии жены он не имел возможности вполне выразить свое восхищение переменой во внешности Анны Кузьминичны, он улыбнулся и подмигнул ей.
Дочь вышла замуж за этого рыжеватого, лысоватого парня три года назад. Анна Кузьминична сначала была довольна их браком и лишь в последнее время, после знакомства с Павлом, стала все чаще замечать натяжки, мелкое притворство в их отношениях.
Вот и сейчас ее неприятно задела разница между тем смиренно-сочувственным видом, который зять имел рядом с женой, и его озорной улыбкой в прихожей. В постоянной болезненности дочери Анна Кузьминична тоже начала видеть что-то чрезмерно демонстративное, взывающее к снисходительности и жалости.
Да и вся их семейная жизнь почему-то стала представляться Анне Кузьминичне вялой и скучной. Дочь бесконечно лечилась у невропатологов, которые не находили у нее никакой определенной болезни, и интересы ее все более сосредоточивались на собственном здоровье.
Зять был примерный семьянин, домосед, служил экономистом в какой-то конторе, никогда не говорил дома о своей работе, и Анна Кузьминична не знала даже как следует, чем он там занимается.
И его хождение на службу, и пунктуальное, ровно в шесть, возвращение домой всегда в одном благодушно-ровном настроении тоже отзывалось для нее чем-то нудным…
Когда Анна Кузьминична закончила уборку квартиры, было уже семь. Она быстро приняла душ и оделась. Надо было идти к дочери объяснять причину одинокой своей отлучки.
Анна Кузьминична постоянно мучилась от стыда и унижения, выдумывая предлоги для ухода из дому. Ничего еще окончательно не решив в своих отношениях с Павлом, она не хотела заранее волновать дочь. Вот и сейчас Анна Кузьминична вошла к ней с деланно-небрежным видом.
— Ну, слава богу, кончила все, — сказала она. — Ты-то как?
— Ничего… Куда это ты собралась?
— Да в кино, у нас коллективный выход. С работы… Я ж думаю, вы теперь обойдетесь без меня? Тебе только плиту выключить, борщ там на завтра… — торопливо говорила Анна Кузьминична, избегая смотреть дочери в глаза.
— Что ж, смотри… Дело твое, — сказала дочь серьезным и намекающим на что-то тоном.
Анна Кузьминична давно уже подозревала, что дочь догадывается обо всем, а сейчас с особенной ясностью почувствовала это. Она смутилась по-детски беспомощно и пробормотала, с ожесточением теребя поясок платья:
— Ну, пошла я… Я ненадолго… Плиту выключить не забудь.
К скверу, где Анна Кузьминична должна была встретиться с Павлом, она почти бежала. Когда же впереди показались голые, сквозящие на фоне закатного неба деревья, взглянула на часы и пошла медленнее.
Даже в самой ранней молодости не спешила она на свидания так, как сейчас, и в этом представилось ей вдруг что-то надрывное, отчаянное, горькое.
Но тут же она вспомнила последнюю, три дня назад, встречу с Павлом, то, как она чистила картошку на кухне его квартиры, как порезала руку, а он бинтовал ее, глядя сверху растерянными, сочувственными глазами…
И Анна опять, не замечая этого, ускоряла и ускоряла шаг. Мысль же о том, что она, в сущности, счастлива, ни раньше, ни теперь не приходила ей в голову. Вот оно, счастье, когда пришло!
