Юля и Дима после окончания медицинского института уехали по распределению в один из поселков, в глухую провинцию. Получили ведомственную квартиру. Стали поднимать здравоохранение на селе. Юля работала педиатром, Дима хирургом.
После жизни в северной столице было конечно тяжеловато привыкать к тому, что в поселке все и все обо всех знают, что некуда пойти, что с ранней весны и до поздней осени приходится мотаться по участку в резиновых сапогах.
Но ничего, обжились, наладили быт, привыкли к местным обычаям. Люди были в большинстве своем просты и приветливы: даже с незнакомыми, на улице при встрече было принято здороваться. Пациенты из соседних деревень так и норовили принести докторам благодарность в виде домашних солений, а то и мясца к празднику.
Год прошел, другой, начали Юля с Димой о детях мечтать. Да вот только не получалось никак. Оба медики по образованию, они быстро поняли, что этим мечтам не суждено сбыться.
Юля, а в бесплодии пары была виновата именно она, на пятом году брака, начала все чаще заговаривать об усыновлении. Димка, конечно, на первых порах сильно был против: не мог смириться мужик, что свою кровинку ему понянчить не суждено.
Но потом смирился. Поехали по детдомам, выбирать себе сына. А выбрали дочку. Юля, как увидела ее глазенки зеленые, так и обмерло сердце — моя.
Мужу девочка тоже понравилась. Три годика всего, а смышленая, ласковая, непоседливая. Косички тощенькие в разные стороны торчат, а она улыбается лучистым счастьем.
Им и медкарту показали, как положено. Серьезных заболеваний у девочки не было, только заикалась она немного. Юлька понадеялась, что уж они, как профессионалы, с этим недугом справятся. Анюта была «отказница».
Мать поступила в роддом с улицы, без документов, назвалась чужим именем, а родив, на второй день сбежала. Выбралась на волю из окошка палаты на больничный козырек, а оттуда — дорога вольная, на все четыре стороны.
Привезли Анютку домой. В поселке бесполезно скрывать что-либо, за родную дочь трехлетку не выдашь, поселковым сказали, что это умершей двоюродной Юлиной сестры дочка.
Приживалась Аня в новой семье трудно. Был и энурез, аж почти до школы, долго боролись с заиканием. В детском саду она дралась и кусалась. Дома прятала под подушку печенья и бутерброды, наверное по привычке, боясь, что будет голодать.
Юлька терпеливо, с лаской, но настойчиво отучала дочку от сиротства. Дима тоже к девочке привык. К тому времени, когда Анютка пошла в первый класс со всеми проблемами удалось справиться.
Училась девочка неровно, но вполне сносно. За невнимательность ругали ее учителя. Могла засмотреться в окно прямо на контрольной и ничего не решить, а могла и справиться с работой на отлично.
Она, конечно, знала, что Юльке с Димой она не родная дочь. Но в сказку про двоюродную сестру верила.
А когда Ане исполнилось 13 лет она впервые прогуляла школу. Просто шла на уроки, а свернула к шоссе…
Что там случилось, Юля с Димой так и не узнали. Они вообще последними в поселке узнали, что Анютка регулярно ходит на шоссе прямо днем, путаясь с проезжающими дальнобойщиками.
Когда слухи о «пропащей» Аньке достигли родительских ушей у них наступил шок. Аня не отпиралась даже, просто буднично сказала, что учиться больше не желает, а как она будет жить — ее дело. Юля рыдала, заламывая руки. Дима хватался за сердце.
А потом она пропала из дома. Милиция нашла ее аж под Екатеринбургом, за тысячи верст. Девочку вернули грязную, со вшами, угрюмо молчавшую и… совершенно чужую.
Дима настаивал, что нужно отказаться от ребенка, Юлька не могла: не котенок же, не игрушка. Дима молча собрал чемоданы, без расчета на работе, без объяснений. Он уехал к родителям в Санкт-Петербург.
Юля сидела отупевшая, вся такая спокойная жизнь, такая крепкая семья разбилась на тысячу осколков. А Аня опять пропала. Снова возвращение, постановка на учет в детскую комнату милиции, задушевные разговоры, беседы с психологом — не дали ничего.
Она уходила снова и снова, словно повинуясь какому-то внутреннему зову. Зову крови, зову плоти. Словно, дремавшие много лет, гены матери внезапно проснулись и пустили под откос ее жизнь и жизнь ее новой семьи.
Юля перестала искать дочь, когда той исполнилось 16 лет. Просто получила письмо из православного приюта, что в Сергиевом Посаде о том, что Аня живет у них. Смирилась. Сил бороться уже не было…
Аня домой не писала, ни единого слова, ни одного звонка, словно вычеркнула из памяти годы жизни в семье.
Письмо пришло только через пять лет. Незнакомый почерк, ровные спокойные строки о том, что послушница такой-то обители Анна отошла к Господу по причине болезни. Письмо еще сообщало, что в приюте при монастыре остался жить сын Анны, пятилетний Егорка.
Строки плыли перед глазами, слезы катились сами собой, все вспоминалась трехлетняя девочка с смешными тощими косичками и круглыми зелеными глазами.
На следующий день Юля уезжала в Сергиев Посад. За внуком. За Егоркой.
