С минуту полюбовавшись пирогами, Антонина прикрыла их чистым расшитым полотенцем — дольше не остынут. Взглянула на часы — четверть десятого, скоро сын должен появиться. Он всегда приезжает из города, где учится в техникуме, вечером, около десяти.
Теперь, когда у Антонины все готово, она садится возле окошка и всякую минуту взглядывает на улицу. Смотрит, не едет ли машина. И невольно вспоминает при этом, когда и как появился у нее Славик, и благодарит судьбу за то, что есть ей под старость лет кого ждать.
Не зря говорят, что любовь слепа. Все равно что стихия или беда какая нагрянет — хочешь не хочешь, а принимай.
А вот она, Тоня-тихоня — влюбилась в самого Алешку Фирсова, первого красавца в округе. Лешка, этот всем взял — высокий, красивый, волосы черные, как смоляные, а глаза…
Подцепит нечаянным взглядом девку — у той аж ноги слабеют и внутри как-то холодно становится.
И вот в такого парня влюбилась она, Тоня-тихоня. А сама-то, господи, поглядеть не на что. Худущая, глазастая, веснушек на лице целый рой, руки — как грабли. Ей и думать-то бы о нем грешно. Да она, собственно, ничего и не думала — просто глазела на него и всё.
Как завидовала она девчонкам, к которым подходил Алексей. А он, зная себе цену, с ними не очень-то церемонился. Ему ничего не стоило подойти к любой прямо на улице и облапить.
Те, правда, вырывались из его цепких рук, делали испуганное лицо и, озираясь по сторонам, колотили Лешку по плечам и спине своими кулачками: «Лешка, дурак, отпусти! Чего пристал? Вот ненормальный…» Но кричали и вырывались для вида — так уж положено в этих случаях девкам.
Сами потом рассказывали целый день о том, как подошел на улице или возле клуба Лешка и какой разговор состоялся. Конечно, и прибавят малость, не без этого.
К Антонине он не подходил, и рассказывать ей было не о чем. Все время приходилось слушать других. Потом Алексей женился на Оксане, разговоры и страсти вокруг него постепенно стихли, тем более что выбрал он себе в жены самую красивую, и даже обиженные и обойденные вынуждены были согласиться, что тот не промахнулся.
Помнится, в тот день, когда гулялась их свадьба, Антонина лежала в сенцах на кровати и ревела, как дура. Она и сама толком не могла бы объяснить своего состояния. В самом деле, с чего это она, словно он обещал на ней жениться да обманул? Скорее всего, говорила в ней досада с жалостью к себе пополам.
А жизнь шла своим чередом. Алексей жил с молодой женой-красавицей, а она, Антонина, с матерью-старушкой. Сердобольные женщины, которые, как известно, не могут спокойно глядеть на незамужних да неженатых, жалели ее, охотно давали ей советы:
— Завербовалась хоть бы ты, Тонька, куда, что ли. Глядишь, жениха бы там себе нашла. Ну, может, не из-под руки поглядеть, а подходящего какого, самостоятельного мужичка, — ведь не все же коты да пьяницы. Что ты одна будешь век вековать. Мыслимо ли дело молодой бабе одной томиться?
Тоня-тихоня помалкивала, только зеленые свои глаза на солнышко щурила. Покусывает травинку — не перечит. Отступятся от нее бабы, вздохнут.
Через неделю-другую снова, глядишь, за нее возьмутся:
— Жениха не подходится, хоть ребенка бы завела. Вдвоем-то оно все веселее.
Та знай себе помалкивает. То ли соглашается, то ли нет — не поймешь.
— Ты бери пример с меня, — наставляла ее разбитная Зинаида Корнева.— Я вот со вторым живу, а скоро и его, пьяницу, прогоню, за третьего выскочу. А чего теряться? Пока молодые — надо пользоваться…
Она хлопала Антонину пониже спины, с визгом смеялась, но в этом нарочитом ее смехе слышалась тоска по настоящей любви.
Тоня тоже улыбалась, а приходила домой, падала на кровать и плакала — долго, горько, безутешно. Было и обидно, и жалко себя, такую нескладную, неловкую, несчастливую.
Так жила она год, второй, третий. Схоронила мать, осталась совсем одна. Сначала хотела куда-нибудь уехать, нынче из деревни модно уезжать. Все, глядишь, куда-нибудь норовят улизнуть. Масловы, соседи, например. Уж им-то только бы в деревне и жить, ан нет — в город подались.
Выстроили себе где-то на самой окраине дом, теперь горожанами себя считают. Иногда они всей семьей приезжают в деревню и шумной толпой ходят по улице, словно по музею, — разнаряженные, важные. Удивляются переменам, стараются вспомнить, кто где живет. Разговаривают на «а», — ну, чистые москвичи.
Правда, вся их важность и городская пыль до первой выпитой рюмки. Тут они забывают и про свое «московское» произношение, и городскую культуру — несут такую непотребщину, что даже деревенским не по себе становится.
Нет уж, думала Антонина, прожив в деревне половину жизни, городским не станешь. Наверное, так и прожила бы одна свою жизнь, если бы не тот случай…
Было это летом, в июле месяце. Накосила Антонина за деревней травы для своих овец, а перевезти некому. И подвернулся под руку Алексей, он тогда шофером работал.
Помнится, стоит она в кузове, принимает от него сено, а сама все больше на Алексея глаза пялит.
— Чего смотришь, влюбилась, что ли весело крикнул он, окинув взглядом ее фигуру.
Повымахалась за эти годы Антонина, повыладнилась. Мало что осталось от того гадкого утенка, что бегал по улице, когда Алексей женился на Оксане. Вот еще бы росточку капельку прибавить, и баба хоть куда.
Спросил-то Алексей, конечно, шутя, не думал, не гадал, что в самую точку попал. Скажи он ей такие слова раньше — она, наверное, и ответить бы ничего не сумела, только покраснела бы вся, а тут собралась с духом, сказала просто, не скрываясь: «Я тебя, Алеша, не знаю с каких пор люблю».
У того и глаза по кулаку. Удивился, пожалуй, не ее признанию. Ему ли, Лешке Фирсову, в которого были в свое время влюблены все девки в округе, удивляться? Скорее, поразился ее смелости, нахальству: как это она, Тоня-тихоня, могла себе позволить такое?
— Ну да…— только и нашелся что сказать.
— А ты только узнал? — грустно спросила она. — Как я тебя, Алеша, люблю, и на свете никто не умеет.
Алексей невольно опустил вилы, озадаченно присел на копну сена. Такие слова он услышал впервые.
— Антонина, ты в самом деле, что ли, или смеешься? — еще раз с тревогой в голосе переспросил он. Как видно, его обеспокоили ее слова, и ему хотелось, чтобы все это оказалось просто шуткой.
— Да разве такими делами, Алеша, шутят, — вздохнула она.
— Ну и ну… — Он сердито ворошил свои кудри. Распростертая рубаха его плескалась на ветру, обнажая крепкое загорелое тело — Вот так живешь, понимаешь, и не знаешь… — пытался он шутить. — Ну и что же мне с тобой делать? — снова взглянул он на нее обеспокоенно. В эту минуту он был похож на человека, которому поручили присмотреть за ребенком, и он не знал, как ему быть.
Откуда у нее тогда смелость взялась, она и сама до сих пор не знает. Только сказала она тогда то, чего никогда раньше бы не посмела.
Он встревоженно озирнулся по сторонам, как-то сразу засуетился и начал ожесточенно бросать в кузов копну за копной — у нее аж искры из глаз. Совсем ее сеном завалил. А потом гнал машину, как сумасшедший. Уехал и деньги за работу не взял.
Антонина уж и забывать стала о том разговоре, но как-то вечером в окно тихонько стукнули. Впрочем, нет, не как-то — этот день, вернее вечер, она запомнила на всю жизнь.
Глянула Антонина в окно, услышала шепот, и ноги у нее подкосились — Алексей. Обмирая сердцем, тихонько открыла — так через окно и влез.
Помнится, подхватил он тогда ее, горячую, трепетную, покорно прильнувшую к его груди, и на руках унес в постель.
С тех пор он больше ни разу не приходил и потом всячески сторонился, видимо, испытывая чувство неловкости, но дело было сделано, и в положенный срок у Антонины появился маленький Славик. Хотела назвать его Алешкой, в честь отца, да побоялась подвести человека.
Судьба была с ней заодно: сын удался весь в мать, капля в каплю. Смотрели односельчане на мальчугана и не могли надивиться — ну все-то перенял от матери этот веснушчатый, кривоногий и глазастый Славка. Бабы в шутку говорили ей: «Да уж есть ли чего в нем от мужика-то, а? Ну все как есть одно твое.
А может, ты, Тонюха, знаешь секрет, как бабе одной, без мужика, с этими делами справляться? После бани на ветру, что ли, постояла? В августе ветер-то теплый, приятный, вот, видать, и надуло… Ты скажи нам, как это делается, может, и мы твой опыт переймем.»
Одни осуждая, другие одобряя ее поступок, все удивлялись, гадали, но так и не могли понять, чей же у нее сын. Как видно, и они тоже в мыслях не допускали причастности Алексея.
Алексей своего отцовства не оказывал, словно бы и не замечал Славку. Обидно бывало иной раз Антонине, — как-никак сын ведь, мог бы когда хоть конфетку мальчишке сунуть. Но радость оттого, что она теперь не одна, что у нее растет сын, ее надежда и опора, была сильнее, тем более что ведь сама, в конце концов, навалилась.
Два года назад Славик закончил школу и учился теперь в городе. Вот так и живут они — Славик учится, она на ферме работает, по субботам встречает его, по понедельникам — провожает. А вот у Алексея жизнь не удалась.
Разошлись они с Оксаной, так и не взял их лад. Жена уехала в город, говорят, вышла за другого. А недавно новая беда свалилась на его голову — пилой отхватило ему напрочь три пальца правой руки. Бывает так в жизни: судьба то хранит человека, пылинки с него сдувает, то словно бы отвернется от него, и тогда пошло-поехало. Какая шишка ни упадет — человеку синяк.
Вот поди угадай ее, жизнь, часто думает Антонина, размышляя о своей и его судьбе. Кто бы мог подумать, что у него, рожденного словно бы в сорочке, так все получится? Славик, кстати, совсем недавно узнал, кто его отец. Удивился. Глядя в сторону, спросил: «Мам, ты его любила?»
Сразу что-то запершило у нее в горле, и сердце как-то странно забилось, ничего не смогла ответить, лишь головой согласно мотнула. И сын, парень неглупый, понял: мать и сейчас его любит. Как-то она было заикнулась: может, возьмем отца к себе, раз уж такое дело получилось?
Но, увидев, как сын сразу помрачнел и замкнулся, умолкла и больше к этому разговору не возвращалась, хотя украдкой помогала Алексею — то в доме приберется, то в огороде порядок наведет. Мужик, он и есть мужик.
Славик приехал поздно, жутко проголодался и сразу же набросился на пироги. Студенческая пища известно какая, к тому же он любил всякое домашнее печево. Обычно, наскоро поужинав и рассказав самые важные новости, сын торопился на улицу, в клуб — в этом возрасте разве усидишь дома? А сегодня почему-то никуда не пошел, сразу лег. Но обоим не спалось.
Матери, которая изучила сына наизусть, показалось, что Славик о чем-то все время порывается спросить ее, но не решается. Спросила сама. Он как-то замялся, смущенно почесал свои вихры.
— Мам, можно я в следующий раз приеду не один? — преодолевая неловкость, тихо спросил он.
— С товарищем, что ли? — не поняла Антонина.
— Нет, можно мы вместе с Иркой приедем?
—С Иркой? —Мать невольно привстала с кровати. — А кто она такая?
— Девчонка одна, вместе учимся, только она в другой группе. — Славик старался говорить безразличным тоном, но по всему было видно, как он волнуется.
— А вы с ней что?… — У матери заныло в груди.
— Да ты что, мама, мы просто так, — заторопился сын. — Ну, в кино другой раз сходим, и вообще… Она хорошая, ты не думай, — поспешно добавил он.
— Да я не думаю, — понимающе улыбнулась она. — Кто у нее хоть родители-то?
— У нее, мама, никого нет, — глухим голосом ответил Славик.
— Как это нет? — У матери тревожно забилось сердце.
— Они у нее в аварию попали, — вздохнул сын. — Ехали с юга, отдыхали там, их машину самосвал сбил. Сразу обоих и… Теперь Ирка в общежитии живет. Знаешь, она сильно переживает — по субботам все домой едут, а ей некуда.
Сердце матери полоснуло внезапной жалостью.
— Ну, конечно, сынок, приезжайте, — встрепенулась она, — Какой может быть разговор. Встречу, как родную. Дружите себе на здоровье, а учиться кончите — женитесь. Колхоз вам квартиру даст, вместе работать будете, а я внуков нянчить.
— Ты привози ее, обязательно привози, — наказывала она сыну. — Я опять пирогов напеку…
Сын, радуясь тому, что трудный разговор, к которому он долго готовился и которого боялся, позади и мать правильно поняла его, успокоенный, лег, но через минуту вновь поднял голову,
— Мам, — нерешительно спросил он,— может, завтра нам сходить к… отцу, а? Сейчас прошли мимо — совсем у него изгородь плоха стала. Один-то, пожалуй, не осилит, неудобно ему. А ты в дому бы помогла прибраться…
— Хорошо, сынок, сходим, — только и нашлась что сказать она. — Оттаяло сердце сына.
