Муж стоял под окном роддома и отчаянно кричал:
-Это что мой?
И скидывал снег, щедро скопившийся на карнизе окна. Мороз перешагнул планку — 50 по Цельсию, что случалось редко, но случалось.
Сын,долгожданный и любимый, сын двух светловолосых родителей выглядел истинным степняком-хакасом — смуглый, с восточным раскосым разрезом глаз и густыми черными волосами до плеч.
А Инна всегда была в центре внимания, всегда. И работа такая — в гуще людей… И обаяние природное. И умение нравиться мужчинам от 15 до бесконечности… Колька матюгнулся зло и крикнул через окно:
-Сука-а-а-а!
И стремительно зашагал прочь.
И осталась Инка отчаянно рыдать, обнимая Колькиного сына! Колькиного — она железно это знала ибо не было в её жизни других мужчин. Из роддома в дикой гордости поехала не к мужу, нет. Рванула в город, к матери. Разом обрывая и большую любовь и деревенское житие…
И едва откинула мать уголок со смуглого детского личика ахнула:
-Копия — дед!
-Ты это Коле объясни…- огрызнулась Инна…
Мать ответила просто:
-Подожди, одумается сам приедет.
И добавила:
-Володя не дожил до своего внука…Порадовался бы.
И зашуршали страницы семейных альбомов, и отыскалась старый снимок отца, пятилетнего, чернявого смугляша в кругу белоголовых братьев. На коленях светловолосого отца
-Ма, а папка у меня в кого? — впервые озадачилась Инна
***
В 1942 получила Анна похоронку на мужа… Шесть детей осиротели враз…Шесть ртов. И навалилась отчаянье. Беспросветь. Ходила по крепкому дому, и все мучилась, как же будет она поднимать этих вот шестерых белоголовых казачат и казачек. Как она без своего Мишеньки?
Миша крут был, резок, но и хозяин крепкий, и отец детям отличный. А тут как в деревне бабе без мужика. Через год, однако, привела председательша к ней смущенного, щуплого, хромоного паренька-бурята.
-Возьми на постой… Будет коней в колхозе пасти.
-Чего ко мне-то?
-Изба позволяет. И вдова ты, про тебя уже худого не скажут. Свободная…А ты присмотрись, у тебя вон шесть ртов. Не для себя, для детей…
Присмотрелась ли Анна, или в самом деле, вспыхнула меж ними какая-то ответная искра…кто тебе скажет. Но в 1944 на свет появился «маленький бурханчик» — Вовка. круглолиц, узкоглаз и смугл.
И зажили не шатко и не валко. Молодой муж пас коней. Ребятишек любил. По хозяйству помогал. Он мало походил на лихого казака Мишку. Ни статью, ни ростом, ни цветом глаз… Но Анна и не за большой любовью замуж шла. Тяжело деревенской бабе без мужика. Любила ли? Кто знает…
Недолгим замужество было-то…И незаконным…Потому как в 1945 пришло Анне письмо из госпиталя, письмо от Михаила.
История была обычной, погребло в воронке ранного и контуженного, пришел в себя и полуглухой, полуживой выбирался к своим, а попал в плен. Загнали их, как скот в сарай, пленных и местных жителей, человек двадцать было…
Миша даром, что полуживой, а давай стены на прочность изучать…»Был бы амбар брусовый — не выбрался бы.А так — дощатый» За ночь однако слабую доску расшатали. Выбрались шесть человек, кто посмелее и посильнее… Что с остальными стало, так и не узнал. Партизанил вплоть до 1944 года. А потом — ранение и еще год перебрасывали из госпиталя в госпиталь всего изрешеченного осколками.
И вернулся в село Михаил в марте 1945. Почему не писал? Или писал, да письма не доходили? Никто толком не знал… Вот и встал перед Анной выбор — меж двух мужей… Стоит ли говорить, кого Анна выбрала, если Вовка по жизни рос с отчеством Михайлович и с очень русской фамилией.
Михаил его никогда чужим не считал. Анны не стало, когда Вовке 4 года было. Разное говорили после, что мол бил её Мишка смертным боем за безвинную вину негаданной измены. Кто, что сама заболела и не встала. Но растила Вовку уже родная сестра Анны, и вышла она за деду Мишу и за шестерых племянников.
И происхождение Вовки в семье не обсуждалось. А уж его дочка была едва ли не любимой внучкой деда Миши
И даже не задумывалась о нестандартной внешности отца… Ей, как и отцу её все время твердили «Казачьему роду нет переводу» И росла Инна счастливая, окруженная многочисленными родственниками, и деда Миша был самым родным дедом на свете
Ведь даже имя кровного деда-бурята стерлось из памяти. Будто и не было его никогда… История семьи была тщательно подчищена. Её знали старшие дядья и тетки, знал отец, знала от него жена, но вот Инне о ней знать не полагалось. Хотя подумать, а что было в том постыдного? Что? Без вины виноватая бабушка, о которой упоминали вскользь, будто нехотя.
И история деда, которую он тоже не очень любил вспоминать… За семь замков спрятали тайну от будущих поколений, а она вдруг возьми и прорвись вот так, за тысячи километров от родного Забайкалья, деда и родственников. Прорвалась — в темноглазом внуке…
***
Полгода растила Инна своего долгожданного сына в гордом одиночестве. Николай старательно посылал деньги. Инна с гордостью королевы-изгнанницы футболила их обратно.
Он звонил, заказывая междугородние переговоры в райцентре, она не брала трубку и беседы вела мудрая мать. А сынуля рос и менялся, светлела мордашка, вылез черняво-жгучий младенческий волос, уступив место светло-русым льняным волосенкам.
И глаза уже не столь ярко напоминали раскосые глаза его предков…Из непроницаемо черных, стали золотисто-карими, открытыми, с едва заметным азиатским разрезом. Дитя в люльке семь раз переменится — говорили предки и были правы.
-Я никогда его не прощу! — уверяла Инна.
И еще:
-Он никогда не увидит сына…
Да, много было дури и мало попытки понять…
Но через полгода Колька все же нагрянул. Это было, как гром среди ясного неба.
-Я его на день рождения пригласила. — объяснила мать.
Говорить или нет, чем окончился праздник и как стоял оторопевший Колька над уже светловолосым сыном:
-Он почему белый? — спросил по-дурацки
-Обесцветила, — фыркнула Инна. — Перекисью водорода. Купала в ней. А в глаза спички вставляла.
Мама же оказалась куда мудрее молодых родителей и просто достала с полки семейный альбом, показав Кольке тестя, которого тот живым никогда и не знал, да и Инна помнила уже смутно. А потом просто ушла к подруге, и оставила молодых и безумно любящих друг друга дураков один на один с сынулей на трое суток…
***
Сказочная история? Да и я бы так сказала, если бы точно не знала на все сто, что это чистой воды -правда. Однако о краткосрочном расставании сыну родители никогда не рассказывали.
Но тюркские гены аукнулись однажды совсем неожиданно. Сыну уже исполнилось 15, когда он «заболел» волками. Волки были везде, на футболках, рисунках, зуб волка украшал шею сына. И Инну пугало соседство этого языческого амулета и православного креста
Разгадка нашлась внезапно. На хакасском празднике огня, на территории музея под открытым небом, где тюркская культура так близка и маняща. Обряд кормления огня проводила старая шаманка.
А надо сразу сказать, что истинные шаманы — это совсем не то, что привыкли мы видеть по телевизору. И надо пожить в регионе с исконно тюркской культурой, чтоб понять — исконные традиции хакасов, алтайцев, тувинцев… их вера и обычаи имеют под собой очень веские основания.
Пожив в тесном соседстве, учишься верить понимать и принимать. Потому что знаешь — это работает. Как-нибудь доберусь я и до этой темы. Сейчас речь о другом.
С шаманкой и столкнулись у лавки с сувенирами. Сын уцепился за очередной волчий амулет…И Инна отчаянно заявила:
-Сколько ты можешь сходить с ума по волкам?
Шаманка услышала и вдруг спросила, не сомневаясь в правильности вопроса:
-Кто был тюрк в роду?
-Дед, мой дед — опешила Инна, — Бурят, но мы его и не знали.
— Пурат — волк, — пояснила величественно шаманка, — Бурый волк. Но белая волчица — мать всех тюрков. Сын ищет у неё защиты, у предков ищет защиты. Это хороший тотем. Волк — воин и отец. Он не бросает волчат.
-Но у него отец — русский! — возразила Инна, -Он крещен в православной вере. Он записан русским.
-У него прадед — бурят, никто не перехитрит кровь предков… — покачала та головой…
***
Недавно Инна подарила сыну, сделанную на заказ футболку, на ней изображение волчицы и надпись «Я из рода белой волчицы»
И честно предупредила парня, что если вдруг в его семье появится темноволосый и смуглый малыш, не стоит сразу обвинять во всех грехах юную жену… Ибо сколько не подчищай историю рода и семьи — никто и никогда не перехитрит кровь предков…
С возрастом приходишь к парадоксальному пониманию, что твоя национальность — это не столько наличие внешних признаков, сколько состояние твоей души. А душа изучению не поддается.
