Увидеть меня хохочущей – задача нетривиальная, почти нерешаемая. Я просто не понимаю, как можно хохотать над тем, над чем обычно хохочут. Концертов юмористов наших это тоже касается. То, о чем они говорят, больше слез достойно, горьких. Я знаю, о чём говорю, поверьте.
Да, я не из хохотушек.
Я могу посмеяться, но легонько так… Но мне как-то привычнее простая улыбка.
Но раз в несколько лет, примерно, хохот случается, происходит. Наверное, отмерянная мне порция хохота накапливается, а потом – прорывается. Это нормально.
Сегодня после обеда – занимаюсь делами, в саду огороде, и ворчу на соседа Музыканта. Он там «кореша» Кинчева слушает. Громко! А если тише сделать, то «воздействие» не то будет. Я уже слышала такое объяснение от него, да и «воздействие» — есть, действительно. Незаметно для себя начинаешь в ритм граблями шуровать, и это раздражать начинает.
И вот у него Кинчев поет:
И-и-и от Чудски-и-их берег-о-о-о-о-в
До-о-о-о ледяно-о-о-о-ой Колымы-ы-ы-ы.
Всё-ё-ё-ё-ё это наш-а-а-а-а земля-я-я-я!
Всё-ё-ё-ё-ё-ё это мы-ы-ы-ы-ы!
И тут раздается дикий женский крик! Из его двора. Я даже сначала не поняла, что это соседка орала. Она меня просто хохочущей не видела, а я её – так страшно орущей. Хотя и орущей она меня тоже не видела, но зато я видела её хохочущей.
У меня грабли из рук выпали тут же. Я поняла, что случилась беда. И если бы была моложе, то через забор перемахнула бы. Но пришлось через калитку. И к ним!
А она стоит, и орёт! Я подбегаю, и тоже ору:
— Что с тобой? Чего орёшь?
Она рукой в траву указывает, и мне совсем плохо стало.
— Змея? Гадюка?
Нет. Соседка отрицательно головой помотала. У меня чуть-чуть отлегло от сердца.
— Что случилось?
— Б… Б… Богомол! – произнесла она, и у меня совсем от сердца отлегло. Потому что в наших краях богомолы не водятся. Перепутала она что-то.
— Я их боюсь очень, — уже более спокойно сказала она, и заплакала.
Тут Музыкант вышел, потому что песня закончилась, и он услышал звуки реального мира, наконец-то. Вернулся и с «чудских берегов», и с «Колымы»…
— Мне показалось, или кто-то кричал у нас? – спросил он, улыбаясь.
— Богомол, — ответила соседка. – Большой. Зеленый. Прямо на нос мне приземлился.
— Богомол? – переспросил он. – Почему приземлился? Приносился, так правильнее! Только нет их у нас! Я ведь энтомолог-любитель, ты знаешь! Тут холодно им.
Соседка немного отошла от шока, и уже с вызовом в голосе сказала ему:
— Ты что? Думаешь, что я с ума сошла? Что я богомола отличить не могу от других насекомых? Богомолы появились у нас! Большие, как королевские креветки, только зеленые! Климат потеплел.
— Где он потеплел? – удивилась я. – Лета не было.
— Иди за вином, — приказным тоном сказала она Музыканту. – У меня стресс. А ты – не уходи. – Это она уже мне. — Богомола этого обязательно найти надо, чтобы он потомства не оставил. – И она стала возить ногой по траве.
Богомола мы с ней так и не нашли. Музыкант принес вино — какое-то ягодное ассорти, и ушел обратно в дом.
— Энтомолог-любитель! – сказала она. – Важничает! Он у меня страшный сноб, ты не заметила? Мужики так часто снобами бывают! — Соседка вздохнула.
— Нет, не заметила. За столько лет – ни разу проявления снобизма не видела от него. Нормальный он.
— Да ты ничего не знаешь! Он когда меня обхаживал, в юности, знаешь что сделал?
— Откуда?
— Он меня в Москву потащил, чтобы поважничать! В Третьяковку!
— И что тут такого?
— Да мы там ходили-ходили, а он весь такой мрачный музыкант, ходит и всем восхищается. Рассматривает, и восхищается, и меня постоянно спрашивает: «Как тебе?»
— Боже, и что?
— Что-что? Мне если нравилось что-то, то я так и говорила – нравится. Врубель вот не понравился, а он так обиделся на меня за него! Ты посмотри! Какие краски! А там – темень…
— Ничего не понимаю.
— Да чего тут понимать? Хорошо, старик нашелся какой-то, тоже бродил там. Может, работник? Мы как раз дошли до «Ночи над Днепром», Куинджи. И муж языком зацокал! Мол, смотри невежда колпинская… Какая красота! А я смотрю, и ничего не понимаю. Картина – как картина. Там много таких.
— И что?
— О! Тут старичок этот подошел к нам, подслушал, о чём мы говорим, и спрашивает мужа: «Нравится работа?». А муж такой – о, какая красота, жаль моя девушка не понимает всего этого! И начал что-то втирать деду. А я покраснела аж. Мне стыдно за себя стало. Тут – «ночь» эта шедевральная… А мне она… По барабану!
— Так чем дело кончилось?
— Дедушка этот нам лекцию прочитал. Рассказал, что когда появились новые черные краски, на какой-то нефтяной основе, то они были прозрачными… Как-то так, короче. И ими стали пользоваться – и Врубель, и Куинджи, и много кто ещё. И это произвело фурор! Люди даже за картину, за «ночь» эту заглядывали, чтобы посмотреть – нет ли там лампочки спрятанной, так луна эта светилась, над Днепром! Одна беда – краски эти давно окислились, если я не ошибаюсь, и всё это волшебство пропало. И дед нам про это и рассказал. А дураки и снобы вроде мужа моего все ходят, и языком цокают! Ах, какая красота! И тут я уже на коне как бы оказалась, потому что душой не кривила. А муж – красный стал, как клешня краба.
Я представила эту картину… Этот разговор. И тут меня прорвало! Я стала хохотать! Не поверите, я минуты три хохотала! Ржала. И соседка тоже засмеялась. А потом сказала:
— У Рублёва – эффект такой же. Только у него с красками всё в порядке, до сих пор. Троица – светится и поныне! А муж – сноб. Сейчас, правда, поменьше. А богомол – был, я его своими глазами видела!
