Галина Ефимовна, как обычно, проснулась в семь. Несколькими резкими движениями она разогнала остатки сна, после чего распахнула тяжелую плотную штору. В комнату хлынул яркий поток солнца. Галина Ефимовна от неожиданности отпрянула, но произнесла с радостью:
— Ну вот, наконец-то!
Перемена в погоде была как нельзя кстати. Приспела пора готовить к сезону пионерский лагерь, а дожди и слякоть мешали как следует приступить к делу. Да и работнички нынче попались — одно горе.
Иной шабашник в лепешку расшибется, сутки напролет станет вкалывать, лишь бы поскорее положить в карман, а эти… тьфу, только и заботы что о лишней бутылке.
Стоит лишь забрызгать мелкой измороси, скучиваются в каком-нибудь из павильонов, до одури дуются в домино, а вернувшись, нахально требуют за свое безделье пятерки.
— Теперь, шарамыжники, заработаете как миленькие, — снова вслух сказала она, — теперь на погоду не сошлетесь. Авось солнышко на небо выкатилось надолго.
Галина Ефимовна с давних пор, как только уехала от папы с мамой в техникум, живет одиноко, без семьи. У нее никогда не заводилось ни мужей, ни любовников, ни даже мимолетных курортных ухажеров, на которых судьба бывает щедра к женщинам.
А ведь она вовсе не слыла дурнушкой, особенно в молодости. На нее всегда жадно или застенчиво глядела не одна пара мужских глаз.
Но чье-то пристальное внимание ей не льстило и не вызывало приятного сердцебиения, как происходило с большинством подруг, а наоборот, злило и коробило, будто взглядами ее собираются раздеть. И она научилась на взгляд отвечать тоже взглядом — гневным или насмешливым, разящим, как ременный хлыст.
— Кремень девка, — говорили про нее. — Чуть тронь, искры летят.
Лишь однажды, в поздний ночной час, после затяжного собрания, она позволила проводить себя знакомому парню. Просто проводить, чтобы при случае тот защитил ее от пьяного хулигана или злой собаки.
Но возле общежития парень ухватился за ее локти и долго мямлил о чем-то вечном, вроде как набивался в женихи, а она, почти не слушая, от усталости и скуки очень хотела спать.
Потом он вдруг принялся тыкать ей в лицо холодными шершавыми губами, она же, оцепенев от ужаса, не сопротивлялась и лишь брезгливо поджимала, прятала от него губы. Наконец парню, видимо, надоело, и он отстранился.
— C тобой целоваться, что вон с тем столбом, — сказал он со злостью, плюнул и ушел.
Этот случай неприятно запомнился ей на всю жизнь и пуще прежнего отвратил от мужского сословия. Галина Ефимовна никому не давала повода для сближения, а назойливых поклонников отваживала от себя сурово и решительно, не оставляя ни малейшей надежды на взаимность.
Очень тщательно она следила за своим внешним видом: не дай бог, если какая-нибудь деталь в одежде или прическе позволит заподозрить ее в кокетстве, в тайном намерении нравиться мужчинам.
В конце концов Галина Ефимовна добилась своего: не прошенные ухажеры, холостяки и женатики, среди которых, увы, так и не нашлось добра молодца, способного растопить в ней вечную мерзлоту, растеряли к ней интерес и перестали обращать внимание как на женщину.
Сердобольные девушки — и близкие товарки, и едва знакомые работницы фабрики, — завидев ее, нередко сокрушались: надо же, такой видной да огневой бабе и жениха не досталось.
О причинах ее одиночества у каждой было свое мнение: кто-то считал, будто Галина Ефимовна проморгала счастье из-за вечных общественных нагрузок, не успев позаботиться о себе, кто-то сочинял истории про несчастную любовь, после которой так и не воспрянуло девичье сердце, кто-то придумывал иные, похлеще первых, легенды.
Порой бабы искренне жалели Галину Ефимовну, но та столь же искренне отвергала эту жалость, уверяя, что одной куда приятнее, чем в любом хваленом супружестве.
— Да и много ли найдется счастливых семей? Ну, кто из вас на прошлой неделе ни разу не поругался с мужем? — спрашивала она притихших собеседниц. — А чей муж не пьет? Если не пьет, значит он больной, тоже на велика радость. А разводов сколько? Они что, от любви и счастья? Да если в один раз собрать всех разведенок, в городе никакого клуба не хватит.
— Так-то так, дурные пошли мужики, а все-таки…
— Что — «все-таки»?
— С мужиком-то все-таки лучше. Поругаемся, поругаемся, а как ночью приголубит, так словно на седьмом небе очутишься,
— Ха-ха! — возражает Галина Ефимовна. — Недаром каждый день вижу: после работы домой бегом мчитесь, до чего крепко соскучились.
— Так ведь дома делов куча! То уборка, то стирка, то еду готовь. Такая уж наша бабья доля.
— В выходные тоже юлой кружитесь, — добавляет Галина Ефимовна, — и сходить — никуда. Так? А я в любой день куда хочу, туда и лечу. Захотела нынче в театр — пожалуйста. Захочу в гости — опять никто не перечит. А вам телевизор и то поглядеть некогда.
— Не век же по гостям, а одной-то скучно, наверно…
То в шутку, то всерьез споря с женщинами, Галина Ефимовна не кривила душой: нет, она ни капельки не чувствует себя несчастной, не обижается на судьбу и тем паче не нуждается в чьей-то жалости.
Уж если на то пошло — в фабком со слезами идут не подобные ей старые девы, а незадачливые жены. А сколько их, незадачливых… наверное, как звезд на небе. И кто знает, какая бы семейная жизнь выпала на ее личную долю.
Выйдя на улицу, Галина Ефимовна невольно зажмурилась: солнце слепило с неба. Из соседнего подъезда вынырнула Вера Федосова, комсомольский секретарь фабрики.
Энергичная, веселая, гораздая на выдумки, Вера, казалось, рождена была закоперщицей и вожаком. Галина Ефимовна с гордостью, как будто в том была и ее заслуга, узнавала в Вере себя, молодую, двадцатилетнюю активистку, — и любила девушку.
— Галина Ефимовна, привет! — еще издали крикнула Вера.
— Здравствуй, Верочка! Как дела?
— Ой, не говорите! Совсем зашилась. На носу комсомольское собрание, надо и доклад подготовить, и выступающих, и план мероприятий составить, и членские взносы подтянуть. Аж голова кругом.
— Гляди-ка, день сегодня какой светлый, а ты хандришь. Настоящая весна! В такую пору на твоем месте и влюбиться не грех.
— Да ну вас, Галина Ефимовна, — смутилась девушка. — Скажете тоже…
— Правильно, Верочка! Ну их к черту, мужиков, они наших мизинцев не стоят.
Вера и на этот счет в глазах Галины Ефимовны была молодцом: танцульками не увлекалась, не кокетничала с парнями, даже не была замечена с провожатыми. До того ли комсомольскому секретарю!
Двери их кабинетов по коридору находились почти рядом, и Галина Ефимовна с Верой расстались не прощаясь, рассчитывая не раз и не два увидеться за длинный рабочий день.
— Я в лагерь слетаю. Посмотрю, как там наши шабашнички стараются. — сказала она секретарше.
— Вот тоже навязались на наши головы. Сущее наказание, а не работники. Пьют и пьют.
Но шугать не пришлось: мужики словно заранее знали о внезапной ревизии и встретили Галину Ефимовну дружным перестуком топоров, веселыми от азарта взглядами.
Потом она долго бродила по территории лагеря. Галина Ефимовна вернулась к плотникам, хмуро посмотрела на их спорую работу, — За неделю управитесь? — спросила старшого.
— Вон от кого зависит, — показал тот пальцем на небо.
— А если не поможет?
— Тогда и баять не о чем.
— Нет уж, братцы, давайте без отговорок, — возразила она сердито. — Неделя, и точка. Хватит, поволынили.
— Да ведь не мы виноваты. Гляди, как стараемся, любо-дорого. Обижаешь, хозяйка.
— Вас обидишь, пожалуй, Положи палец в рот…
Она вернулась на работу.
Рабочий день заканчивался:
— Галиночка Ефимовна! Айда домой!
— Представляешь, — сказала Вера, — ночью в каждой луже по луне будет плавать. Красота!
— Кто ее заметит… во всяком случае, не мы с тобой.
— Найдутся некоторые… Мой папка любит проминаж на сон грядущий, вот и полюбуется.
Ты доклад дописала?
— Чуть-чуть осталось. А что?
— Есть ценное рацпредложение. Зайдем ко мне, яишницу поджарим, побалакаем. Как, Верочка?
— Можно… Ой, простите, Галина Ефимовна. В другой раз.
Галина Ефимовна недоуменно посмотрела вслед убегающей девушке, потом на другую сторону улицы и тотчас все поняла:
— У нее появился возлюбленный.
Придется ужинать как всегда одной! Судьба такая у меня!
