Весну и лето Катерна Смирнова еще держалась, кое-как вела свое немудреное хозяйство, но к осени разболелась, совсем плоха стала. Поднимется на крыльцо — и нет сил даже через порог переступить. А крыльцо-то всего четыре ступеньки. Обопрется Катерина о косяк, подождет, пока сердце поуймется, потом уж в избу идет.
А то, вдруг обессилев, бросит начатое дело, сядет и сидит — прислушивается к чему-то внутри себя.
Однажды пожаловалась своей подруге Дарье Гурылевой:
— Не знаю, Дарьюшка, как и быть. Здоровье никуда не годным стало, а зима скоро. Что буду одна-то делать? Летом еще куда ни шло — потыкаюсь, потыкаюсь, а переделаю дела-то. Зимой, боюсь, не справиться мне одной — ведь и снег надо разгрести, и дров наносить, и воды…
— Да ведь, милая моя, конечно, одной-то не справиться, — согласилась с подругой Дарья. — А ты делай, как я тебе велю: напиши Тосе, примет она тебя.
Тося была младшей дочерью Катерины. Семейная жизнь у нее в отличие от двух других сестер, тоже, как и она, уехавших в город, сложилась удачно.
— Поезжай, Катерина, не мучай себя, — опять и опять уговаривала ее Дарья. — Плохо ли тебе там будет — квартира у Тоси хорошая, муж спокойный, непьющий… Тут и раздумывать нечего — поезжай… И потом ведь не насовсем — на зиму только. С внуками побудешь, с зятем, с дочерью родной…
Уговорила.
Катерина написала младшей дочке письмо, и вскоре пришел ответ: приезжай, будем только рады.
И Катерипа стала собираться в дорогу. Перекладывала с места на место вещи, долго раздумывала, что из них взять, а что оставить. И опять пришлось вмешаться Дарье — она быстро отобрала то, что было нужно, — получилось не так уж много. Большую часть вещей — помогли добрые люди — отправили почтой.
Последние дни перед отъездом Катерина ходила как в воду опущенная. Бралась за дело, а дело валилось из рук. Бесцельно бродила из комнаты в комнату, выходила зачем-то во двор, со двора опять шла в избу.
Подолгу сидела в полузабытьи и вроде бы о чем-то думала, а на самом деле мысли ее дремали и только сердце все ныло и ныло в груди. Чтобы как-то забыться, молилась богу, в которого по давней привычке верила.
— Пресвятая богородица, — крестилась в темный угол Катерина, — не оставь меня, дай зиму пережить и у себя дома помереть. Все здесь померли — и мать, и отец, и братья с сестрами. А тамоди ой как не хочется умирать, на чужбине-то. Дело ли это: вся родня здесь похоронена, а тебя бог весть где зароют..,
Катерина шла в огород, бродила меж пустых грядок, и под тихими ее шагами грустно шелестели опавшие листья. Деревья облетели еще не совсем. Выделялся огненной своей красотой куст рябины у полусгнившей, полуразвалившейся баньки.
На саму баньку Катерина давно уже привыкла не обращать внимания, но тут вдруг вспомнила, что срубил ее в далеком, еще довоенном году ее Петр, погибший где-то на Украине.
Вспомнила — и заплакала. Заплакала не потому, что слезы у нее всегда близкие были, а потому, что до боли в сердце не захотелось вдруг уезжать от всего того, что было раньше привычным и обыденным, а теперь вот обернулось памятью — горькой, пронзительной и — дорогой ей.
Ощутив слабость в ногах, Катерина подошла к скамеечке, врытой в землю под яблоней, и опустилась на нее. Слезы прекратились и высохли, но волнение не проходило, сердце успокаивалось медленно.
Наконец она почувствовала себя увереннее, но встать со скамейки не захотела.
Дом Катерины стоял почти на краю деревни. Здесь деревня начиналась, а вернее — кончалась. Дальше, если идти от нее на закат, раскинулся луг, который сейчас поблек, поскудел, но Катерина знает, каков он в разливах ромашек, колокольчиков, лютиков.
Вот, пожалуй, и весь мир, который окружал Катерину в течение всей ее жизни. Было ли у нее хоть раз желание вырваться за его пределы? Нет, такого желания не возникало. Почему? А просто потому: где родился, там и пригодился. Старая мудрость…
Накануне отъезда Катерина пришла к Дарье Гурылевой — проститься и наказать, чтобы та присмотрела за домом.
— Да как же не присмотреть-то, — живо откликнулась Дарья на просьбу Катерины. — Присмотрю, пусть тебе даже не думается там.
— Ну вот и ладно, вот и хорошо. Хоть никому он не нужен, дом-от, да мало ли чего… Ребятишки окна ненароком выбьют, не ровен час — с огнем беду сбедят…
— И не думай, и не беспокойся, — успокоила Катерину Дарья. — Целый день у окошка сижу — никому никакой пользы. А теперь вроде бы при деле буду.
Помолчали обе, они могли подолгу молчать, сидя друг подле друга, — за свою жизнь обо всем уже переговорили. Но тут Катерина не выдержала, обронила слезу, всплакнула.
— Вот ведь и не думала, не гадала, что перед смертью уезжать придется. Только и заботушки-то осталось — умереть в своем доме, да чтоб тебя схоронили рядом с отцом, с матерью… Ничего, Дарьюшка, не боюсь, а вот там умереть боюсь. Ведь не повезут сюда, там схоронят…
— Знамо, не повезут, — отозвалась Дарья. — Да ведь бог милостив — поживешь еще…
— Боюсь, Дарьюшка, боюсь… Сердце-то совсем негодное стало…
— А ты больше теперь о внуках думай. Глядишь, и успокоишься возле них.
— Дай бог, дай бог…
Посидели еще, потом Катерина стала домой собираться. Простились сдержанно, по-стариковски. «Авось весной свидимся», — сказала Дарья на прощанье. С тем Катерина и ушла.
Утром по всегдашней крестьянской привычке она проснулась рано. Первая мысль была — за дела приняться. Но тут вспомнила, что ничего уже делать не надо — ни печку топить, ни избу мести. От этого стало особенно горько. А без дела и время как будто не двигалось.
На глаза Катерине попалась кошка. Она спрыгнула с печки, не спеша прошла на середину комнаты, вытянув передние лапы, поскребла ими половик и зевнула, облизываясь.
— Матушка ты моя, — пожалела кошку Катерина, — и куда ты без меня денешься? Пропадешь…
На минуту Катерина задумалась. Только думай не думай, а в чужом дому кошка жить не будет, с собой же ее не возьмешь в такую даль.
— Не забыть бы из избы выпустить, проговорила Катерина. — На воле-то, может, и не пропадет…
Автобус — на конечную свою остановку в соседней деревне — прибывал в два часа пополудни. Коротая время, Катерина присела к окошку и стала смотреть на улицу. Так-то вот она частенько сиживала в одиночестве — отдыхала, забывалась, вспоминая свою жизнь.
Возвращалась к настоящему, удивлялась, что все еще живет, — так все вокруг переменилось. И вроде бы к лучшему, а вот обезлюдела деревня, никому ненужной стала. В каждом третьем дому — вдова.
Молодые поразъехались — счастья искать по свету. Вот и дочери ее не захотели остаться в деревне, при матери. Теперь живут в разных городах, далеко друг от друга.
Видятся редко, а всей семьей давно уж не собирались — Катерина и не помнит когда. В каждом письме дочерям писала: ничего не надо, увидеть бы только всех вас вместе, за одним столом, поговорить бы, порадоваться — и умирать можно…
Когда подошло время идти к автобусу, Катерина, прежде чем выйти из избы, остановила ходики. И сразу воцарилась непривычная мертвая тишина, какая бывает только в покинутом доме.
На пороге Катерина задержалась, перекрестилась в угол, где были иконы, и низко поклонилась, но уже не богу, а домашнему очагу, который много лет давал ей тепло и уют.
Здесь она знала не только горе и утраты, были в ее жизни и светлые дни, а за них особый, отдельный поклон. И третий поклон — последний, прощальный, Катерина вышла в сени, поманила за собой кошку и плотно закрыла дверь. Двор был заперт еще накануне, но Катерина заглянула и во двор.
Когда запирала замок на входной двери, руки у нее дрожали, и она долго не могла вложить ключ в отверстие.
Спустившись с крыльца, Катерина увидела Дарью. Та стояла у своего дома — поджидала ее.
— Прощай, Дарьюшка. Прости, коли что не так.
— Прости и меня, Катерина…
Они потыкались друг другу в щеки — поцеловались, Щеки у Дарьи были влажные, Катерина сдержала слезы. Со своей прошлой жизнью уже простилась и теперь готова была ко всему, что ожидало ее впереди.
Улица деревни, из конца в конец устланная опавшими листьями, была пустынна, тиха, полна неяркого осеннего света. Уходя по ней, Катерина оглянулась единственный раз — чтобы увидеть на прощанье опустевшие окна своего покинутого дома.
