Дмитрий Николаев прожив до сорока с лишним лет, почему-то все чаще задумывался: правильно ли он распорядился своей судьбой.
На свою жизнь Волынцев не обижался, во всяком случае не мог сказать, что она не получилась. У него было двое почти взрослых детей, дочь и сын, и дети росли здоровые и неплохо учились.
Жена Капитолина была хорошей женщиной без всяких претензий, тратившей всю свою энергию на семью и хозяйство и находившей в том удовлетворение. Она внесла в его жизнь прочность, покой, основательность, и он любил ее за это.
В последнее время на него что-то накатывало. Ему вдруг ни с того ни с сего хотелось крикнуть. Волынцев! Когда неожиданно появлялось такое желание, сцеплял зубы, и выходил куда-нибудь. «Боже мой! — восклицал он. — Что это со мной творится?»
Дома ему не всегда удавалось сдержаться, и он давал волю своему раздражению: придравшись к какому-нибудь пустяку, кричал на жену и детей. А потом делалось стыдно.
«Что же это я? — думал он. — Ведь я отравляю жизнь им и себе». Но сдержаться было свыше его сил. «Нервы, нервы, — говорил он себе. — Работа нервная. Оттого и происходит».
…Тогда, почти четверть века назад, Митя Волынцев был красивый юноша с веселым наивным лицом. Он только что окончил школу и совершенно не знал, чем заняться. В голове бродили какие-то смутные образы, которых он и сам стыдился. Перед институтом он робел.
Случилось так, что за него подумали, это и предопределило выбор профессии на всю жизнь. Ему и еще нескольким выпускникам школ предложили пойти учителями начальных классов в деревню.
О педагогическом поприще он никогда даже не мечтал, а тут вдруг представилась возможность испытать себя на этой стезе, почувствовать самостоятельным, взрослым, строгим.
Ему повезло. Село, называвшееся Большим, находилось всего в семи верстах от города и было очень красивым.
Волынцев удивительно быстро вошел в роль учителя, точно всю жизнь только тем и занимался, что учил детей. Через неделю после начала занятий на одном уроке у него поприсутствовала инспектор из районо, женщина с застывшей педагогической строгостью на лице, и, видно желая ободрить, похвалила. Ее похвала сделала Волынцева увереннее.
Он учил все четыре класса начальной школы. Во всей школе было тринадцать человек, двое — в первом, трое — во втором, четверо — в третьем и столько же в четвертом классе. Неожиданно для себя он превратился здесь из Мити в Дмитрия Николаевича.
— Здравствуйте, Митрий Миколаич, — первыми здоровались с ним пожилые колхозники, приподнимая над головой фуражку.
Он наполнялся уважением к себе и быстро взрослел, держался солиднее. Менялось и выражение лица, ребяческая наивность исчезала.
Жить он устроился у Марфы, шестидесятилетней старухи, заботившейся о нем как о родном сыне. В четырех верстах от его села в деревне Ивановское работала, как и он, учительницей начальных классов Любовь Васильевна, или Люба.
Волынцев немного знал ее, как знал почти всех жителей своего города. Они учились в разных школах, но вместе получали назначение, вместе ехали сюда.
Люба была не просто красивой, а очень красивой девушкой: светловолосая, с провинциальным румянцем во всю щеку. Зимой, когда он особенно полыхал на ее лице, она стыдливо прятала щеки в воротник пальто. Казалось, человек, которого она полюбит, будет необыкновенно счастлив.
Волынцев не мог не думать о такой красивой девушке, как не мог не дышать. Ивановское лежало прямо на юг, но его за лесом было не видно.
В конце сентября в солнечный и холодный день он давал последний урок во второй смене. Вдруг в классную дверь просунулась лихая физиономия парня, примерно такого же возраста, как и Волынцев. Это было неслыханное нахальство, и он, весь вспыхнув и сжав кулаки, шагнул к нему. Но лихая физиономия, ухмыльнувшись, вдруг сказала:
— Митрий Николаич, тут к тебе деваха пришла. Кра-си-ивая!
Волынцев выглянул в коридор, — там, смущенно улыбаясь, стояла Люба.
— Я пришла проведать тебя, — сказала она.
После этого начались их встречи. В один и тот же час Митя и Люба выходили из дома и шли навстречу друг другу, чтобы сойтись на середине пути.
Вот сейчас за этим поворотом он увидит Любу. Он огибал куст или дерево — ее нет. Волнуясь и горячась, он шагал дальше — но и за следующим поворотом ее не было. Давно уже миновал середину пути. Может быть, нынче она не придет?
Всегда встреча получалась неожиданной. Они вдруг оказывались лицом к лицу и вздрагивали. Он глядел на нее, и ему становилось мучительно-сладко от ее резкой красоты.
Волынцев провожал Любу до самого Ивановского. Когда они подходили к деревне, она была уже вся окутана тьмою, окна бросали квадраты света на тропинку, по которой они шли. Перед тем как расстаться, долго стояли около дома.
Обратная дорога в одиночестве волновала его не меньше, чем встреча. Он шел размашисто, не боясь наскочить на что-нибудь в темноте, и слушал, как ликует его душа.
А когда настала зима и выпал снег, лыжные следы отмечали их путь. Митя, набирая скорость, летел с крутого обрыва и мчался по лугу через реку. Лыжный след вел в лес. Навстречу ему из Ивановского тянулись такие же две параллельные нити. В середине леса лыжами была истоптана небольшая поляна.
Однажды он приехал раньше назначенного часа. Снег был такой белый, чистый, что он не удержался и написал на нем: «Я люблю тебя». А потом поехал назад. В этот день свидание не состоялось, но зато на снегу остались слова, которые Люба прочитала.
Зима была снежной и морозной, и не верилось, что когда-нибудь солнце наберет достаточно силы, чтобы прогнать мороз.
Но весна всегда приходит неожиданно. Утром его разбудил странный звук. Вставать было еще рано, и он лежал на кровати, прислушиваясь. Марфа на кухне топила печь. Вдруг над окном снова закричал грач, и Митя понял, что пришла настоящая весна. Сердце забилось тоскливо и радостно. Он быстро оделся и вышел на крыльцо.
На макушке высокой ветлы сидел грач и оглашал округу своим криком. Это был грач-разведчик. Утренник стоял сильный, но в красном свете солнца он видел накапливающуюся силу весны.
Днем он несколько раз выходил на улицу. Солнце разогрелось и пекло.
Натянув болотные сапоги, Митя пошагал прежней дорогой. В низине еще много оставалось воды, и мост через реку был разрушен паводком. Балансируя на бревне, он перешел мост и оказался на противоположном берегу.
Люба, в резиновых сапогах и брюках, ждала его на опушке леса, и в руках у нее был букетик медуницы. Она отрывала цвет и сосала сладкий стебелек. К губе ее прилип лепесток.
По дороге в Ивановское они рвали подснежники и медуницу.
В тот год Волынцев стал студентом университета, а Люба поступила в пединститут. Учились они в разных городах, но на каникулы неизменно приезжали домой, в небольшой город.
Часто во время лекции или в библиотеке Митя, задумавшись, сидел в оцепенении. То время казалось таким счастливым, что он иногда спрашивал себя, уж не приснилось ли оно ему.
Оно, конечно, никогда больше не повторится. Чтобы жить так, как он жил, надо снова стать наивным восемнадцатилетним юношей, а он менялся. Представление о жизни значительно расширилось, но вместе с тем какая-то робость вошла в душу.
Себе он казался таким никчемным, заурядным, что испытывал отвращение, в то же время другие виделись значительными, умными, намного лучше его.
А Люба, похоже, осталась такой, какой была раньше. Нет, она тоже переменилась: ярче расцвела ее красота, приобрела завершенность и зрелость. Это была как бы вершина расцвета. Люба немного пополнела, исчезла девическая угловатость. Именно в такую пору девушки выходят замуж.
Особенно Мите памятны последние летние каникулы, когда приехал в родной город, встретил Любу, и она поразила, буквально ошеломила его. Думалось, рядом с ней человек всегда будет счастлив, счастлив от одного созерцания ее яркой и одновременно простой русской красоты.
Ее слегка вьющиеся волосы словно горели на солнце и сродни были солнечным лучам. Глаза просвечивались до самого дна. Но ее красота и пугала.
Во всяком случае, Волынцев испытал какое-то странное состояние, которое не появлялось в нем раньше, — тревожно было рядом с Любой, ему казалось, что ее в любой момент могут украсть.
Запомнилась ему лодочная прогулка по реке, с ночевкой. Собралось их человек шестнадцать, большинство студенты, съехавшиеся на каникулы. Они уплыли километров за десять от города, разложили огромный костер, расселись вокруг, бренчали на гитаре, острили, смеялись.
Волынцев впервые был с Любой в такой большой компании, и ему почудилось, что она как бы отдаляется от него, хотя Люба по-прежнему искала его взгляда и улыбалась. Несмотря на шутки и смех, непринужденности в компании не было, каждый старался привлечь к себе внимание, блеснуть словцом, и все, ему казалось, из-за Любы.
Среди них было немало красивых девушек, но Люба выделялась и здесь. Она, как царица среди придворных, сидела на поваленном дереве и добродушно поглядывала на всех.
Волынцев тупел от напряжения и проклинал эту прогулку. Надо же было согласиться поехать с полузнакомыми людьми. Особенно ему не нравился один парень, сыпавший остротами.
Он был высок, красив и неистощим на шутки. Все уже выдохлись, а он продолжал острить, — Но что-то неестественное было в его каламбурах— он словно заранее, как актер, разучил свою роль.
Может быть, и хорошо, думал Волындев, что так получилось. Теперь он лучше знает себя. Не мог же он быть с ней всегда вдвоем. На людях она представлялась ему совершенно другой.
Дров в костер больше не подбрасывали, и он пульсировал, догорая, подергивался пеплом и мерк. Все разбрелись кто куда — зарылись в копны сена, уснули на берегу.
— Пойдем, — обратившись к Любе, сказал он.
Она встала, поправила на плечах кофточку и покорно пошла за ним. Он привел ее к лодке, расстелил на дне старый плащ, они легли и укрылись от комаров полой плаща. Запахло прорезиненной тканью, звенели комары, стараясь добраться до них, а им было уютно в тесном маленьком мирке.
Быстро согрелись, и вскоре Волынцев услышал спокойное ровное дыхание Любы: она уснула.
Сам он знал, что не уснет, и даже не старался этого сделать. Он понимал: счастливо и беспокойно проживет человек рядом с ней. Но его пугало это счастье, и он отыскал в ней что-нибудь такое, чтобы вызвать неприязнь.
«Она сегодня была равнодушна ко мне, ее больше занимал тот остряк», — думал он. Даже то, что она уснула так быстро, настораживало его. «Нет, она меня не любит», — говорил он себе.
Он лежал рядом с девушкой в лодке и старался заглушить в своем сердце любовь к ней, а она мирно спала, прижавшись к нему, и ни о чем не подозревала. В те длинные летние каникулы Люба ждала, что он предложит ей выйти за него замуж.
«Ну, что же ты медлишь, — говорили ее глаза. Или я не нравлюсь тебе?» Впрочем, мысль о том, что она может не понравиться ему, вряд ли могла прийти ей в голову. Люба все больше недоумевала.
В самом деле, им ничто не мешало пожениться. Остался последний год учебы — и они навсегда будут вместе. А теперь можно чаще видеться.
Любе исполнилось двадцать два года, и ее возраст уже волновал мать. Александра Григорьевна, мать Любы, хорошо знала Митю Волынцева, который ей нравился, знала она и его семью.
С матерью Мити, Марьей Игнатьевной, она иногда останавливалась на улице перекинуться словом. Обе подумывали о том, что, может быть, им удастся породниться, так как были в курсе всех событий.
Препятствий для их брака, так считали и родители, никакого нет: оба молодые, симпатичные, получают высшее образование, из хороших семей. Да им можно просто позавидовать — их ждет долгое счастье.
Александра Григорьевна, обеспокоенная затянувшимся, как ей думалось, девичеством дочери, прямо спросила ее:
— Люба, почему ты не выходишь за Митю замуж?
— Но, мама… — растерялась дочь от такого вопроса, — Митя мне пока не говорил. Сама же я не могу сказать, чтобы он женился на мне.
— Ты должна догадываться, почему он не предлагает тебе выйти замуж. Может быть, ты ему не нравишься? — допытывалась мать.
— Я думаю из-за того, что нам еще учиться целый год.
— Не теряешь ли ты даром время, встречаясь с ним? — высказала опасения Александра Григорьевна.
Как-то Марья Игнатьевна возвращалась с рынка, а Александра Григорьевна, припозднившись, шла на рынок. Они встретились на тротуаре и остановились. Немного поговорили о том, чем сегодня торгуют, о ценах, затем Александра Григорьевна перевела разговор на другое.
Она сказала, что учеба у Любы и Мити подходит к концу и неплохо бы им, давно дружившим и хорошо знающим друг друга, пожениться, чтобы ехать вместе по распределению.
— Да, неплохо бы, — согласилась Марья Игнатьевна. Придя домой, она поведала об этом сыну.
Волынцев молчал. Чувствовал он себя нехорошо, как будто кого-то предавал, и ждал дня, чтобы уехать из дома, от Любы, от вопросительных взглядов родителей. Каникулы уже подходили к концу, осталась пара недель, как-нибудь протянет. Никогда еще каникулы не казались ему такими нудными, как эти.
После расставания они некоторое время писали друг другу. Но все реже и реже приходили письма. Потом Волынцев не ответил на письмо Любы, не написал и на другое.
Вскоре он женился на своей однокурснице Капитолине. Ему думалось, что с ней он более спокойно проживет жизнь. В ней угадывалась будущая отличная хозяйка и хорошая мать.
Она повезет любой воз жизни, не робща и не требуя ничего. Мужа станет любить постоянной ровной любовью и заботиться о нем, как о малом дите. Внешне она тоже была недурна. Волынцев уверял себя, что любит ее, и уверил, хотя никогда не замирало его сердце су любви к ней.
Перед тем как уехать по распределению, он завернул с женой на несколько дней домой к родителям и там увидел Любу последний раз.
Он сидел за столом и ремонтировал старый утюг. Окна деревянного одноэтажного дома его родителей выходили на тихую зеленую улицу. День стоял солнечный. Приподняв голову, Митя вдруг увидел Любу, медленно проходившую мимо окон его дома. Она была как чудо, и он не поверил, что когда-то любил эту девушку.
Она заметила его, сидящего за столом, и остановилась. Может быть, известие, что Волынцев женился, еще не дошло до нее или она не верила этому, но только Люба вся подалась к нему. он испытал страшное волнение, внутри его все сжалось в тугой, плотный комок. Он отбросил дурацкий утюг и махнул рукой, крикнув:
— Заходи!
Люба все стояла и глядела на него. Думая, что она не слышит, он несколько раз повторил приглашение, затем кинулся к окну и стал открывать его. Рама была старая, рассохшаяся, и ее давно не отворяли.
Волынцев дергал шпингалет, на котором насохла краска, наконец сдвинул его с места и налег на раму. Створки подались, но одна перекосилась, надавила на стекло, и оно хрустнуло, вывалилось и ударилось о завалинку.
Лицо Любы, светившееся радостью и надеждой, вдруг стало быстро меняться. Свет словно гас в нем, и все яснее выступало выражение отчаяния.
Волынцев оглянулся и увидел позади себя жену.
— Разбил стекло, — с досадой сказала она.
— Черт с ним! —ответил Волынцев и спросил Любу. — Как ты? Окончила институт? Куда едешь?
— Да, еду, — тихо вымолвила она и пошла прочь от дома, убыстряя шаги, потом побежала.
Волынцев подосадовал на жену, — сунулась не вовремя, не дала поговорить с человеком. А Капитолина целый день была настороже и не отходила от мужа пи на шаг.
Впоследствии он узнал, что Люба вышла замуж. Муж у ней оказался удачливым человеком, быстро продвигался по службе и занял ответственный пост в каком-то министерстве. Росла у них дочь.
«Почему я думаю, — успокаивал себя Волынцев, — что с ней я прожил бы более счастливо? Я не могу обижаться на свою судьбу. Она у меня сложилась неплохо. Хорошая жена, почти взрослые дети».
Но все чаще и чаще на него что-то находило, и он в эти минуты был похож на рыбину, вынутую из лунки, задыхающуюся и бьющуюся о лед. Он сознательно отвернулся от счастья, когда оно шло к нему, предпочел его спокойствию.
И так хотелось переиграть все заново, вернуть время, когда он работал учителем в селе и каждый вечер шел по дороге или скользил на лыжах по чистому снегу в лес.
Из всех воспоминаний это было самым дорогим. На него словно дул освежающий ветер юности. Почему вот так бывает в жизни любишь одну, а замуж берешь другую? Он не находил ответа на этот вопрос.
