Пришло от матери письмо. Корявым крупным почерком мать сообщала деревенские новости, а в конце приписала: «Умер Павел Федорович Качанов, по прозвищу «Барометр». Он тебя вспоминал перед смертью и завещал какую-то книгу, которая сейчас находится у Настил Быченковой, дедовой племянницы. Приезжай, сынок, попроведай могилку…»
Барометром окрестили его за то, что дед Павел безошибочно определял погоду на завтра. Работник дед Павел был всем прочим на зависть.
От баб с их хозяйственными заказами не было отбоя.
В один из моих приездов на родину, в деревню, в очередной отпуск дед Павел поинтересовался с лукавинкой:
— Ну и как, Василий, умеешь теперь определять погоду на завтра? Или не успел освоить это дело? Слыхал, что ты в газетах работаешь. Писатель – как же!
Я отшутился:
— У нас на Севере знать завтрашнюю и послезавтрашнюю погоду совсем не сложно: всегда с дождем или со снегом.
— Так уж?
— Ну, так не так, а перетакивать не буду. Раньше существовала поговорка, а скорей досужая мысль: «На севере нет климата, а есть дурная погода».
— А теперь? – подзадоривал меня дед.
— Нынче все по-иному. Один наш поэт сказал так: «Климат тоже люди создают».
— Ну-ну. Создавайте… А то возьми-ка с собою мою книгу «Определение погоды по приметам». Барометр не предлагаю, его ты везде найдешь. А книгу – возьми. Редкая вещь, таких теперь не выпускают. Древняя книга, от брата моего Левки досталась. Слыхал про него?
— Он самый, царство ему… Перенадеялся на свою голову, много, ох как много читал. – Дед удрученно повертел головой. – Наизусть книжки учил. Нотный был мужик. Если что не так, кто не так глянул или слово плохое про него сказал – у-у, закипит, засипит. И сколько бы времени ни прошло, а сведет счеты, сквитается в одночасье.
— Как так?
— Очень просто. Возьмет да и осетит.
— Сетью, что ль, спутает?
— Ага. Только не нитяной, не стальной, а словесной. Слова знал. В деревне боялись порчи.
— Темнота какая!
— А ты здорово-то на темноту не вали, — обиделся дед. – Знал же мой братец гипноз али телепатию?! И чем черт не шутит – может, он, Левка-то, и был резидентом тарелян, из тех, кто с тарелок небесных.
— Откуда, дед, ты про это знаешь?
— Земля слухом полна, милок. Можно и газет не читать, и радио не слушать, а все новости, если они важные, — знать. Да-да, они сами приходят…
Но мою книжку ты возьми, не в тягость. А я тебя уважаю – единственный ты из нашей деревни превзошел – осилил большую грамоту. Как и наш Левка.
— Сплюнь, Павел Федорович!
— Не верю я в эти бабьи прихмасти. Не бойся и ты. Ничего с тобой плохого не будет, не смакушишься. Читаешь?
— Приходится. Но не так много.
— А наизусть что знаешь?
— Стихи больше.
— То-то, стихи. А из библии?
— Из нее почти ничего. Где ее взять? Она, говорят, полсотни стоит.
— Наш Левка сказал бы: «Торговать святыми книгами – грех непростительный. Их надо бесплатно раздавать».
— Так всюду торгуют: и у нас, и за границей. Товар – деньги – товар…
— Все так. Но только не так просто. Будь моя власть, я бы морально-нравственные книжки бесплатно раздавал всем.
— Кто же тогда будет покрывать убытки? За чей то есть счет?
— Знамо дело, за государственный. Вон сколько у нас бездельников-лоботрясов. Сократи эту ораву, заставь работать ее на земле, а сэкономленные деньги на покрытие расходов по нужным книгам пойдут.
Где ж ты бездельников столько наберешь?
— У нас с тобой под носом. Зайди в совхозную контору. Раньше, лет пятнадцать назад, я свободно заходил к своему другу-приятелю, счетоводу. А сейчас – нет. Сейчас там четыре бухгалтера торчат, с пятью агрономами. И спят-скучают, а деньги поучают. Разве они не бездельники? К чему их должности, если вся земля сурепкой заросла напрочь. Вот и резерв. А пройдись-ка по всей России.
— Это, дед, горьковские челкаши!
— Я знаю, читал. Люблю Горького. Но за то, что он «дно» поднял до уровня «неба», за то моя обида кровная.
— Не ведал, что творил?
— Ну нет, он-то ведал. А иначе откуда бы взяться Климу Самгину?
— Сложно гутаришь, дед. В такие дебри зайдешь, дак и не вылезешь.
Вот все нынешние так. Всего боитесь. Уж и пугливых средь вас развелось! А как же жить, не забираясь в дебри? Что за жизнь-то будет? Нет, не дам я тебе книгу. Не в коня корм…
— Павел Федорович, книга пусть у вас, я не прошу. Но к чему обида?
— Подрастешь – поймешь, — сказал он, как отрезал.
В следующий свой приезд деда Павла я уже не застал. Настя сказала, что умер он легко и просто. Он сам себе заранее приготовил гроб, «смеретное» холщовое одеяние и дубовый крест. На кресте выжег паяльником: «Павел Качанов, по прозвищу Барометр, — умер!»
Завещал дед похоронить его рядом с родной деревней, у большака, на бугре. Но это завещание осуществить не удалось. Чиновник из сельсовета сказал: «Подумаешь, Лев Толстой выискался. Хороните там, где всех хоронят».
Но Настя как-то так устроила, что хоть и не на указанном бугре, у большака, а у Балуевского лога. Там, где луговое угодье Красное. На взгорочке, под ракитовым кустом похоронили деда Павла. И крест с надписью стоит там крепко, словно корни пустил.
Я низко поклонился дедовой могилке.
