Когда один бываешь в дороге, а вокруг глубокая темнота и машина спешит в этой немой темноте, то думается о давних друзьях, о прожитом, о личном, глубоко сокровенном.
Так было и с Федором. Он возвращался из дальнего рейса, ехал один, смотрел на мокрое шоссе, и руки его привычно держали рулевое колесо, а за стеклами шумел сырой осенний ветер.
Когда начинался новый участок дороги и не было встречных, Федор прибавлял скорость, машина набрасывалась на асфальт, и мокрый воздух ударялся о ветровое стекло.
Москва осталась позади.
Он чувствовал себя одиноко, ему было неспокойно в своей просторной и теплой кабине. До дому оставалось ехать еще три часа, но предстояла остановка в Приозерске, современном городке. Остановка эта была печальна, и горька, и необходима.
И раньше, и теперь, в дальних и недальних рейсах, когда ровно шумит мотор в ночи и в кабине полумрак от светящихся приборов, все думал Федор о Рите, о Саше, с горечью говорил себе:
— Да неужели мне ничего не стоит нагрубить и потом покаяться!
Машина мягко летела, и Федору было приятно сознавать, что работа ему по душе и машину он никогда ни на что другое не сменяет.
…В то время он учился на шофера первого класса, уходил после работы в автоклуб с учебниками и приходил домой к полуночи, а на столе стоял остывший ужин. Рита выходила к нему заспанная и молчаливая, и он знал, что обижена она его поздним приходам. Он недовольно ел холодные котлеты и тоже молчал.
Однажды он пришел с работы раньше обычного. Рита ждала его у окна и, едва он переступил порог, со слезами сказала:
— Я все одна и одна, ты все занят собой и машиной, и семья для тебя как будто не существует. Даже Саша перестал ждать тебя.
Она проговорила это негромко, с болью в голосе, и горько заплакала. А он не утешил, не подошел и не сел рядом, не обнял за плечи, а сердито прошагал по комнате взад-вперед и почти крикнул:
— Так не на танцы ли мне с тобой бегать? Какие нежности, подумаешь!
Конечно, он был очень занят работой. После женитьбы сначала освоил второй класс, добивался своего с упорством, хотя образование его было невелико. И вот стал шофером первого класса. Но он не оставил грузовую машину и продолжал уезжать в длительные рейсы в Москву и Ленинград.
Заработки были хорошие, и денег хватало, но Рита не работала, потому что некуда было девать Сашу. Федор мог бы попросить свою мать приехать из деревни. Она, конечно, приехала бы, но он не видел в этом необходимости.
Прошедшим летом его послали в Питер. Федор знал, что жена опять расстроится, загрустит и потому перед отъездом пришел домой с цветами. Сообщил, что снова уезжает.
— Не уезжай, — робко попросила Рита. — Мне так скучно без тебя и одиноко. Послушай, не надо.
— Поеду. Слышишь, поеду, — упрямо ответил Федор. — И нечего меня упрашивать!
Он бросил на диван цветы и сел за стол насупившись.
— Послушай, не уезжай, — снова повторила Рита, но уже с какой-то спокойной решимостью. — Если ты меня не послушаешь, то я уеду отсюда.
— Не уедешь! — уверенно отрезал он, раскупорил бутылку и стал пить один, рассерженный и упрямый, а утром с тяжелой головой ушел в дальний рейс.
Он вернулся домой через месяц и нашел запертую пустующую квартиру. Рита с Сашей уехали, он остался один в разом похолодевшей комнате.
Рита уехала в Приозерск к своей тетке, стала жить у нее и работать на заводе. Саша оставался с теткой и к концу дня всегда выходил на улицу. Ждал, когда мама торопливо появится из-за поворота с сумкой и помашет ему рукой издали.
С тех пор прошло три месяца. Федор долго крепился и важничал, не хотел подать и виду, что глубоко переживает случившееся, ругает себя. Но однажды не выдержал и, возвращаясь из рейса через Приозерск, зашел к Рите.
Квартира была заперта, он написал и опустил в ящик записку. Потом еще раз заезжал, но Рита опять была на работе. Он посидел немного на кухне, тетка сердито бренчала посудой, пытался шутить с Сашей, но мальчик словно бы видел в нем чужого человека, не отвечал на шутки и холодно смотрел на него.
И вот теперь он ехал с новой надеждой, что увидит семью, покорно и тихо начнет говорить о себе, о Саше, о Рите, устало улыбнется в ответ на ее обиженный взгляд и поверит сам, что глубоко виноват в своей самоуверенности и торопливости.
Показался Приозерск. Он стоял на высоких взгорьях, издали мерцал огнями и, казалось, медленно плыл навстречу.
Федор въехал в город и думал лишь о предстоящей встрече. И опять ему было неловко за себя, стыдно, и он пугался тех слов, которые приготовился сказать.
Он проехал по центральному проспекту города и свернул к озеру. Улицы здесь еще были не асфальтированы, но уже покрыты щебенкой, и машина мягко шуршала колесами по ней.
Домик белел в темноте осеннего сада, и три светлых окна обещали желанный уют.
Федор скрипнул дверцей, вошел в сумрак сада и остановился. Шел мелкий дождь, и голые ветки яблонь стучали по низкой крыше. Дверь в квартиру была приоткрыта. Он вошел в прихожую тихо, снял кепку и робко сказал:
— Можно войти?
И тотчас ему в ответ раздался родной, чуть приглушенный и добрый голос:
— Да, да. Заходите!
Из кухни вышла Рита, в фартуке и босоножках, простоволосая, с мокрыми руками. Она встала перед Федором, печально посмотрела на него и отвернулась, словно и не заметив его хмурый, страдальческий взгляд.
— Понимаешь, — выдавил наконец Федор, — я много думал, чего нам не хватало… — Он помолчал немного, взял Риту за руку и, наклонившись к ее лицу, задумчиво продолжал: — Конечно, я во всем виноват, был занят собой и невнимателен… Но поверь, в душе у меня всегда к тебе… Ты прости меня, теперь все будет по-другому, эта разлука мне очень помогла…
Из комнаты выбежал Саша, он прижался к матери, взглянул на отца и насупился.
— Собирайтесь, поедем, — с мольбой в голосе сказал Федор.
— Сейчас? — удивилась Рита. — Но уже поздно, и на улице дождь.
— Ничего. Нам хорошо будет всем вместе, — сказал Федор.
Рита пошла в комнату, остановилась у окна. С минуту стояла неподвижно и глядела на мокрую улицу, на редких прохожих…
Через полчаса они сели в машину и молча тронулись в путь, испытывая неловкость и стеснение. Ночной город расступился перед одинокой машиной. Саша сидел между отцом и матерью, смотрел на светящиеся приборы и, несмотря на это позднее время, был оживлен и весел.
Машина вырвалась за город, в сжатые поля с желтеющими скирдами сметанной соломы. Федор повернул ручку приемника зазвучала музыка. Было хорошо в ночи рядом с женой и сыном, слушать песню рассказывающую о безмерной человеческой любви.
И песня эта была такая домашняя, такая простая и близкая, что у Федора защемило в груди и ему захотелось посадить Сашу на колени, обнять Риту за плечи и самому запеть негромко…
Машина спешила среди сжатых полей, пробивая темноту лучами света, навстречу мокрому осеннему ветру.
