Пошел я выносить мусор — гляжу, на лестничной площадке стоит коробка из-под ботинок. А на коробке черным маркером крупно написано: «ХОМЯК».
Пошел я выносить мусор — гляжу, на лестничной площадке стоит коробка из-под ботинок. А на коробке черным маркером крупно написано: «ХОМЯК».Вряд ли, думаю, тeррoриcты стали бы ради взрывчaтkи держать свои ботинки где придется. И подписали бы непременно с ошибкой. А тут так определенно названо то, что в коробке находится, и грамотно… Наверное, думаю, это правда.
Открываю и вижу: правда, хомяк.
Небольшой, рыжий и очень лохматый — ангорский, может быть, если хомяки бывают ангорскими, как кошки. А с хомяком — кусочки салфетки, шелуха от семечек и монетка в копейку. На счастье, наверное.
Очень шустрый хомяк. Мои пальцы обнюхал — усы так и ходят — и собрался из коробки вылезти. Но это я ему не позволил, крышку закрыл и принес его в квартиру.
Не может живой хомяк, думаю, жить в коробке на лестнице — и у себя его оставить не могу. Киса обязательно его съест.
Киса, серая кошка, по натуре страстная охотница. То голубей выслеживает, то воробьев… Как такая личность стерпит в доме хомяка?
Поставил я коробку на пол, положил туда крупы с макаронами, чтобы хомяк не скучал, и принялся по телефону звонить всем, кому мог бы хомяк понадобиться.
Но как-то так вышло, что никто не хочет брать — то на дачу уехал, то кошка, то собака дома, то бабушка грызунов боится… Только и пообещал один знакомец отдать старую птичью клетку, чтобы хомяку можно было где-то от Кисы укрываться.
Раз такое дело, пошел я к нему за клеткой. Придется, думаю, хомяку пока у меня пожить, пока народ с дачи не приедет и все это как-нибудь не решится.
Ходил минут сорок, не больше. Возвращаюсь домой, собираюсь хомяку новоселье устроить, открываю коробку — ни хомяка, ни крупы, ни макарон. А в углу прогрызена аккуратная круглая дырка.
И Киса на книжном шкафу сидит, делает такое лицо, будто знать ничего не знает.
Ну, крупу с макаронами я нашел. Хомяк их разделил на кучки и попрятал по всей квартире про черный день: кучку — под диван, кучку — под шкаф, кучку — за холодильник… А вот куда он сам делся — совершенно непонятно. Я везде, куда дотянуться мог, смотрел с фонариком — пропал хомяк. Не иначе, как Киса, петербуржская интеллигентная кошка, его поймала и съела, как дикая деревенская мышебойка — даже шкурки не осталось.
Пожалел я хомяка, вымел его тайные запасы, и решил, что кроме Кисы, никаких других живых существ в доме нет. Но ошибся.
Дней через пять сидел я вечером в кухне с ноутбуком. Работал и ждал, когда чайник вскипит. И Киса дремала рядом, на табурете.
И вдруг слышу тихий-тихий шорох — словно мышь на цыпочках идет. Шелестит этот шорох от газовой плиты к мусорному ведру.
Я тут же вспомнил про хомяка и осторожно заглянул за край стола. И вижу: идет хомяк вдоль стены, делово и бдительно, как шпион, очень целеустремленно.
Дошел до трубы, что под раковину ведет, вскарабкался на нее, по трубе добрался до мусорного ведра и начал внимательно его изучать. Я картошку чистил и жарил, кожуру выкинул, а ведро неплотно закрыл: хомяк поднатужился, крышку еще дальше сдвинул — и вытащил ленточку кожуры.
Вот тут, думаю, ты и попался, голубчик.
Только хотел накрыть его, стал вставать — а хомяк кувырнулся на пол и поскакал за плиту. Бежит, голову задирает, а картофельная кожура за ним тащится, как убитая зебра за львом.
Я чуть-чуть не успел. Хомяк кожуру за плиту утащил, где его нипочем не достать — и стал там пировать, даже слышно, как хрустит.
Ладно, думаю. Все теперь про тебя знаю. Не будет тебе больше кожуры. Поглядим, что будешь делать, когда проголодаешься.
И все, никакого ему мусора. Что ни понадобится выкинуть — сразу выношу. А хомяк живет за плитой и явно чем-то сыт. Иногда слышу, как он там что-то уплетает и похрустывает.
Наверное, думаю, он крупу и макароны и за плиту отнес. Питается старыми запасами.
Но я снова ошибся.
Он имел отношение к террористам, этот хомяк. Я его про себя называл Лохматым — самая бандитская кличка, вроде Кривого или Бешеного. И он никого не боялся, этот Лохматый — ни Кисы, ни меня. Он нас обоих использовал.
Когда хомяк понял, что я ему прикрыл доступ к шелухе, обрезкам моркови, яблочным семечкам и всякому такому, что можно в мусоре найти, он решил заняться Кисой вплотную.
Не знаю, как он с ней договорился. Может, ее просто поразило его нахальство. Но Киса его не трогала — ни разу не попыталась поймать. Он мимо нее проходил, небрежно обернувшись, словно бросал через плечо: «Здорово, крошка!» — а она его только взглядом провожала, пораженно. А проходил он к ее мисочке.
И Киса, городская интеллигентная кошка, шокированная до глубины души, смотрела, как этот бандит пихает за щеки ее сухарики для кошек с чувствительным желудком. А Лохматый набивал себе полный рот, забивал защечные мешки так, что они кончались где-то около хвоста — и нес к себе на хазу, за плиту.
Через некоторое время хомяк совсем потерял совесть и перестал стесняться. И я накрыл его ладонью, когда он совершал очередное ограбление кошки.
Я был очень доволен, что Лохматый будет жить в птичьей клетке. От такого беспардонного и отпетого хомяка всего можно ожидать: вдруг он провода прогрызет?
Я ему в клетку угощение для грызунов положил, и капустный лист, и листья одуванчика, и витаминизированные семечки, и колесо поставил, чтобы
Лохматый не зачах с тоски в заключении — но это все, что осчастливило бы любого хомяка, конкретно этому пришлось не по душе.
Он был крайне свободолюбив, этот хомяк.
Побег он начал планировать сразу: ощупывал дверцу, ползал по прутьям и тряс их, пробовал на зуб. Я был уверен, что никуда ему не деться — разве можно прогрызть металл зубами? — но настоящее стремление к свободе никакой решеткой не остановишь.
Лохматый сбежал через неделю, когда вычислил, как открывается замочек на дверце клетки. Клетка-то, оказывается, была не рассчитана на хомяков: дверца запиралась маленьким проволочным засовом — и этот засов Лохматый ухитрился отодвинуть. Никакая канарейка бы так не сумела.
Хомяк выбрал момент исключительно точно: меня не было дома. В свое убежище за плиту унес и спрятал неправедно добытое с журнального столика печенье, мармеладину — и, я думаю, немало кошачьих сухариков. И снова принялся вести антиобщественный образ жизни, промышляя мелким воровством и настоящим разбоем. Стал очень осторожен.
Попался Лохматый исключительно по вине соседей сверху.
У них трубу прорвало, и вода потекла с потолка ко мне на кухню. Обыкновенный аврал с ведрами и тряпками. Пока соседи устраивали дела и вызывали водопроводчика, я подставил под капли большую пластмассовую банку из-под протертой клюквы.
В эту банку и попался хомяк.
Не знаю, как он туда попал. Может, хотел пить, может, по свойственному ему любопытству и тяге к риску решил посмотреть, что это за посудина стоит на неподобающем месте, и нет ли в ней чего замечательного. Как бы то ни было, он соскользнул с ее края и плюхнулся в воду.
Хорошо, что у соседей починили трубу, и воды натекло немного. Я нашел Лохматого утром, стоящим на задних лапках в воде по грудь; передними лапками он опирался на стенку банки. Вид у него был отчаянный, как у матроса тонущей подводной лодки, и от холода он мелко трясся.
Я потом его вытирал салфетками и феном грел — такой он был мокрый и жалкий, я боялся, как бы он не просудился и не заболел. Я недооценивал Лохматого.
Этот хомяк был неприхотлив и закален. После той ужасной истории он даже ни разу не чихнул. Попав в клетку, он немедленно начал планировать новый побег.
Лохматый прожил у меня долго. Я уже не хотел отдавать его знакомым из уважения к силе его личности. За свою жизнь он сбегал раз десять, не боясь ни кошки, ни громких звуков, ни моих шагов. Он был готов на все ради свободы, этот хомяк, явно рожденный в неволе у других хомяков, рожденных в неволе. Он был по натуре искателем приключений и аферистом.
А вы говорите, хомяки глупые…
