Жаркий, долгий день начала июля совсем измучили старика Котова. Он сидел в своем палисаднике и мысленно говорил сам себе:
«Хоть бы ветерок дохнул из леса, хоть бы обдуло немножко, а то невмоготу совсем… И ночью-то, пожалуй, не уснешь…
Котов не заметил, когда в палисаднике появилась долгоногая девочка в платьице с русыми волосами.
Девочка как-то бочком подступила к старику и стеснительно произнесла:
— Здравствуйте, дедушка!
— Здравствуй, детка! — равнодушно ответил он и быстро спросил: — Зачем, милая, тебе сюда занадобилось? Домом ошиблась, что ли, аль какая надобность есть?
— Я посетить… — не зная, что сказать дедушке, наугад произнесла девочка тихо и неуверенно. — Поглядеть на вас…
— А что толку на меня глядеть? Какой интерес во мне? — в каком-то полусне вечерней отрады забормотал Котов. — Совсем я старый… До потыку добродился… А нынче вот еще жара…
Он подвинулся по скамейке поближе к девочке, оглядел ее с ног до головы и подумал: с чего это вздумалось ей сюда зайти? Пугаясь своей вялой сообразительности, поспешно спросил:
— Чья ты, девонька, будешь? К чьей, спрашиваю, принадлежишь фамилии?
— Я Чулакова! — с горделивой ноткой, четко произнесла девочка и отступила от него на шаг.
— Что-то незнаемо… Что-то незнакомо, — после продолжительного размышления отчужденно бормотнул Котов. — Это фамилья по отцу аль по маме?.. По папе, говоришь?.. Молодой он совсем еще, наверно? Молодых — то я мало знаю. Почти что никого. Молодые — они и есть молодые, а я старый, и в угон за ними мне пускаться не рука… Не-ет, не знаю я, девонька, твоего папу, и ничего не слыхивал про него…
— Папу моего вы не знаете, а вот бабушку и маму мою знаете! — смело и утвердительно заявила девочка.
— Как это так выходит? — сбивчиво начал старик. — Как это ты можешь знать, что я знаю их?
— Так вот и знаю! Знаю потому, что вы были у нас! Я помню, как вы приходили к нам, и бабушка вас угощала чаем, а вы пролили его. Я была уже почти большая. И мне шел уже тогда пятый год.
— А теперь который?
— Десятый идет.
— Так вот ты кто! Еле сообразил. — Котов с досады даже хлопнул себя ладонями по коленкам. — А узнать не узнал по виду-то… Да и сейчас совсем не узнаю… Ты ведь совсем другая. В два раза стала выше. Бабушка-то теперь тебе, наверно, по ухо, а может, даже и по плечо. Лицо вроде бы напоминает что-то немножко… Но я видел-то тебя в тогдашнее время только одну минуту. Ты впорхнула тогда и тут же убежала. А перед тем, как убежать, по руке меня тогда так огрела, что до сей поры к непогоде это место ноет…
— Смеетесь вы надо мной, — смутилась слегка девочка, — Я помню, что стукнула тогда вас по руке, но у меня тогда и силенки-то еще не было, наверно…
— Шучу я, милая, шучу. Развеселила ты меня, обрадовала — вот я и пошутил. Усмехнуться захотелось… Давно уж я не усмехался. Вот дела-то какие! Не ждал, не гадал, что сегодня ты меня посетишь. Одна сюда добралась?
— Нет, с мамой.
— А где она?
— Здесь!
— Почему же сюда не подходит?
— Сейчас подойдет… Она немножко волнуется… Мама, дедушка узнал меня, иди сюда!
— Так-то вот мы всю жизнь и волнуемся да стесняемся, а время-то идет да идет, — вполголоса говорил Котов, стараясь подняться.
— Не надо вставать! — заговорила дочь, быстро вступая в палисадник. — Сидите, сидите! И я с вами посижу!
Молодая женщина опустилась рядом с ним и заговорила неторопливо и душевно:
— Извините нас за беспокойство. Мы давно собирались навестить вас, но все было недосуг да некогда. Я училась… Учеба, домашние дела, забота о семье…
— Да я повидал жизнь, знаю ваше женское положение. К тому же и мать, наверно, отговаривала от похода ко мне? — не преминул вставить Котов.
— Да, и это, признаться, было, — откровенно ответила Надя. — Но то, что происходило и происходит между вами, нас с Катей, по-моему, не касается, а вернее — на нас не распространяется. Совместную жизнь вам, по-моему, помешали устроить раздутые самолюбия и неумение управлять любовью. На любовь тоже нужна управа.
— Да, да, это самое да и еще кое-что, которое я хочу сказать твоей маме, а тебе говорить не стану. Ворошить все это неохота. А сегодня, скажите мне, как это вы надумали меня навестить?
Я только что получила диплом, отдыхаю в эти дни. Сегодня вот с Катей ходили в лес, потом обошли большую часть здешней окрестности и забрели сюда. «Где-то здесь, — говорю Кате, — живет твой дедушка».
Тут она и схватилась: зайдем да зайдем к нему! Она, оказывается, кое-что помнит, да и бабушка, судя по всему, толковала с ней… Катя, иди сюда, посиди, ты устала, наверно.
— Сейчас мы чайку попьем и устаток-то сгоним, — забеспокоился Котов. — Самовар-то долго, да и углей летом нет, а чайничек на плитке живо закипит.
Дочь мягко опустила руку на плечо отца и попросила его не беспокоиться.
— А что? — продолжал порываться Котов. — Чайку попьем, посидим, поговорим, кто чего знает… У меня все есть — и чай, и сахар и хлеб только что из магазина. Как пух хлебец-то! А ягоды и огурцы прямо из огорода. Огурцы ноне мне удались, не успеваю снимать. Ни одного горького. Я живу хорошо, сам себя голодом не морю, поддерживаю свое здоровье. У меня даже конфеты на такой случай хранятся. Шоколадные!
— Мы обещали засветло дома быть. За приглашение спасибо, но чайку попьем как-нибудь в другой раз, и давайте не станем волноваться и стесняться!
— Вот-вот, кончим всю эту мороку! Заглядывайте ко мне в любое время — я всегда дома. Только утром, бывает, отлучусь то в баню, то на базар, а все остальное время здесь торчу.
Котов напряжением всех сил поднялся с завалины с показной легкостью и озабоченно проговорил:
— Надо вас до автобуса проводить.
— Дедушка, а вы сегодня поливали уже свои грядки? — вкрадчиво спросила Катя.
— Сегодня решил отложить полив на завтра. За ночь вода в колодце подкопится, с утречка я примусь носить и наполню свои емкости. За день вода обогреется на солнышке, а к вечеру я ее, тепленькую-то, разолью по грядкам. Вот и пойдет опять все в рост!
— Дедушка, а мне можно с вами разливать? У меня и лейка есть.
— Пожалуйста, пожалуйста… Только отпустят ли тебя?
— Я отпущу, но вот бабушка — неизвестно, — ответила за девочку мама. — Она у нас большую власть имеет.
— Она сама обещала сводить меня к дедушке, — решительно заявила Катя, — но только все еще собирается.
— Тогда придется мне самому с ней поговорить, — подумал вслух Котов и твердо распорядился: — Передайте ей, чтобы она вышла к десяти утра к тому месту, где мы прошлый раз встречались. Если завтра не сможет выйти, пусть выходит послезавтра. Два дня я там ждать буду!
— Не лучше ли просто зайти к нам? — предложила Надя. — Мы живем все на той же квартире, а вы у нас были.
— Нет! — отрезал Котов. — Никто не должен нас слышать. Даже стены.
Садовая скамейка была другая, новомодная, но стояла на том же приблизительно месте.
Он увидел ее издалека и заулыбался. И не переставал улыбаться до тех самых пор, пока Марья не присела рядом с ним на скамейку.
— Что, доволен? Рад, что дочь и внучка тебя признали?!
— Рад, конечно… Еще бы не радоваться, — приподнято заговорил Котов. — Дочь-то подобрее и помилостивее тебя: сообразила вот сама, что отца поднять и обласкать надо хоть на окончании жизни. Не век же его казнить за ошибку, если таковая когда-то и допущена им…
— Мало еще тебя казнить… — сердито начала Марья Прокофьевна, но Котов не дал ей договорить и продолжал:
— Так вот всю жизнь и казнишь! Начала еще тогда, когда за тобой ухаживал. Такая гордячка была, что боже упаси… Да еще сказала одной своей задушевной подруге, а она твои слова вскорости же переплеснула мне.
— Что такое я сказала? — насторожилась Марья Прокофьевна.
— А такое, что я тогда еле на ногах устоял…
— Ну, что я сказала, что? Не плети плетухи, а говори толком! — раздраженно потребовала она.
— Не хотелось мне тебя расстраивать, но теперь, когда дело дошло до такого каленого положения, скажу. Слушай! Дело обстояло будто бы так: подружка спросила: почему, дескать, ты так заносишься перед ним, да еще прилюдно, — а ты будто бы и отрезала ей так: «А я ни одной капельки не люблю его».
Эти слова и нахлынувшие воспоминания сразили, казалось, Марью Прокофьевну. Она склонилась, обхватив голову руками, и долго молчала. Потом, опустив руки, но не поднимая головы, медленно возразила:
— Не-ет, не могла я так сказать.
— Тогда, выходит, твоя подружка лгала? Давай спросим ее! Она еще жива, я могу разыскать…
— Не надо! — раздраженно бросила Марья Прокофьевна и, подняв голову, брезгливо добавила: — Видеть ее не могу.
— Тогда, выходит, она правду сказала?!
— Правда не на словах, а на сердце у меня была, — взяв себя в руки, спокойнее заговорила Марья Прокофьевна. — Неужели ты не знаешь, что девчонки всегда так выхваляются перед своими подругами, когда у них головы кружатся от любви. И тогда это было, и теперь так бывает. Вот и я тогда занеслась, видно, перед своей задушевной и своей выхвалкой навредила тебе и себе. А ты… а ты… неужели ты так и поверил, не поговорив со мной об этом?
— Так «верная» подружка твоя взяла с меня слово ничего не сказывать тебе. Да никогда и не слыхал я, что у девок на языке может быть одно, а на сердце другое. Да и самих-то девок путем не знал. Одна ты у меня была. Первая и последняя.
— А жена?
— Это без чувства… Ни к одной после тебя сердце не прилепилось. Правду говорю!
— Ты, Иван Степаныч, страдальцем не прикидывайся и всю вину на меня не вали. Он, видишь ли, трепотне поверил, а своим глазам и сердцу не поверил, а ведь видел и чувствовал, что я к тебе неравнодушна. Да что говорить… Если бы любил, так не бросил бы сразу в сторону. Себялюб и низкопоклонник! Перед хозяином и управляющим выслуживался, к богатству тянулся. Вот какой ты был.
— Да, Марья Прокофьевна, я ничем не хвалюсь и безгрешным себя не считаю. Путал я молодой-то по глупости и запутался. В этом и винюсь перед тобой и перед всем обществом. Но и ты много-то себя не возвышай! Ни доброго раздумья, ни ласковой душевности в тебе не замечалось, а была одна только гордота и выхвалка. Как и я, теперь ты все поняла, но поздно.
— Да, Иван Степаныч, поздно, — вздыхая, согласилась Марья Прокофьевна. — Все ушло, ничего не вернешь. Осталось одно, как советует и даже велит Надежда, — все забыть и простить друг другу за давностью лет ради дочери и внучки.
— Я давно простил, — глухо отозвался Котов. — Ты не прощаешь.
— Сердцем и я давно простила, а на словах… Язык у меня, Иван Степаныч, непослушный… Я лучше это тебе делами скажу!
Она помолчала и, как бы выверив другой тон для разговора, тепло спросила:
— Ты зачем вызывал меня на это место? Дело, что ли, какое есть?
— Да внучка сказала, что придет с тобой ко мне, а ты ведь, наверно, так и не знаешь, кое место я выстроился?
— Да уж как не знать! — с насмешливой ласковостью молвила Марья Прокофьевна. — Не в горах да в ущельях, поди, твой замок скрывается. Видела твою хоромину, которая того гляди совсем завалится. А нижние-то венцы так подгнили…
Он поставлен на высоком каменном фундаменте,— не дослушав ее, степенно начал разъяснять Котов,— так что раньше нас тобой не завалится. А в нижних венцах я хочу всю гниль выскоблить и пустоты залить для укрепы цементом. На мой-то век его хватит. По зимам я только одну кухню и согреваю.
— Я дивлюсь, как ты не задохнешься, проживая зиму-зимски в небольшой кухоньке.
— А с чего мне задыхаться, когда я не курю?
— Хорошо, что не куришь, а то бы задохся давно. Кухонька всего-то метров восемь.
— А как ты знаешь?
— Своими глазами видела.
— Была, значится, у моей избы и все оглядела?
— И не один даже раз!
— Почему же я тебя там никогда не примечал?
— Не туда, видно, глядел… Ты всю жизнь не туда смотришь!
— Ладно, ладно… Ты говори, да не заговаривайся! Больно горазда на подначки и подковырки… Какой в молодости была, такой, видно, и осталась на всю свою жизнь. Когда ждать тебя с Катериной? Может, встретить вас?
— Сами доберемся. Живые еще… живей самого встречальщика.
— Корзину возьми побольше, если ты такая живая! Как это, зачем? Ягод полную наберешь! Их у меня нынче — девать некуда.
— А мне их куда?
— Вареньев наваришь. Из покупных-то ягод оно дорогое выходит, а это встанет подешевле. Д-да-а… Что-то еще хотел сказать, но позабыл. Выскользнуло из головы. Вспомню потом, когда не нужно будет. Да, вот что: мне бы поточнее надо знать, когда вы ко мне припожалуете, а то вдруг меня дома не будет.
— А это почему же? Куда ты денешься?
— Может, гулять уйду.
Не нагулялся еще за столько-то лет? Останову себе не знаешь! Ну-ну, гуляй на здоровье, но на этой неделе посиди дома, готовь угощенье и жди нас!
