Все! В выходной в деревню, к матери едем!

289

Все! В выходной в деревню, к матери едем!

Среди ночи Василия Конобеева вдруг словно толкнуло что-то. Ему тревожно подумалось о том, как давно не был в деревне у матери. Он попытался вспомнить, когда в последний раз ездил туда, и заныло сердце — выходило, не меньше чем полтора года назад.

Василий долго сидел и думал: мать-то небось еще больше высохла и сгорбилась… «Эх, прохвост!..— обругал он себя мысленно. И тут же решил: — Все. Хватит. В ближайшие выходные. И точка!»

Утром, когда собирались на работу, Василий сказал жене:

— В пятницу едем в деревню. На выходные. И все.

— Чего это так сразу?

— Сразу?! — моментально вскипел Василий. — Я там полтора года не был! Понятно? Я уже забыл, как у меня мать выглядит! Кудахтаешь тут с вами…

— Во! Да кто тебе не давал ехать-то? Кто тебя держал? Сам торчит пеньком, а потом виноватых ищет.

— Вы не держите…— начал остывать Василий, осознав, что, действительно, никто кроме него во всем этом не виноват. — Не держите, но и не сваришь с вами ни черта…

— Да с кем с нами-то? Вот вклещился! Я против, что ли? Поедем. Погода стоит хорошая, хоть воздухом настоящим подышать. Земляника, говорят, пошла. Варенья наварить можно. Сашка в пионерлагере. И чего разогнался…

— Ну и все, — окончательно остыл Василий. — Значит, и едем.

В оставшееся до поездки время его не покидало радостное возбуждение. Накупили гостинцев, автобусные билеты уже лежали у Василия в кармане.

— Ты прямо сверкаешь весь! — заметил на работе Витек Зубов, давний приятель. — Или «Ладу» выиграл? Тогда чего же молчишь? Обмывать надо.

— Да в деревню к матери едем, — ответил Василий.— А то, понимаешь, освинел, забыл совсем.

— Хорошее дело…— вздохнул с завистью Витек, — Лес… Водичка… Слушай, Вась, а может, и нас с Тонькой возьмете? А? Ты, кстати, давно обещал — вот поедем, вот поедем… Ох, и надоело же тут париться!

— А что…— Василий даже обрадовался: будет кому душу излить — походить по своим любимым уголкам. А то Люде давно уже все это надоело. — Поедем! Места хватит. Мы с тобой на сеновале, если что.

— Ну и лады. Тьфу! Забыл совсем…— приуныл вдруг Витек. — Тонька же в субботу работает.

— А ты вот что, — сразу сообразил Василий, — Прямо после смены дуй за билетами. Себе бери вместе с нами, а ей на субботу. А мы ее там встретим. Скажи, чтоб у цараповского поворота высаживалась.

Так и порешили. Люда тоже была довольна, что Зубовы поедут — как-никак потрепаться по-бабьи есть с кем и за земляникой вдвоем поохотнее.

Из автобуса вышли перед сумерками и зашагали по наезженной дороге через лес. Дома, как всегда, обрадовались их приезду. «Заждались, заждались…» — мать обняла и расцеловала Василия, потом Люду и сразу засуетилась, начала собирать на стол.

И действительно, словно усохла она, сделалась совсем маленькой, видеть стала плохо. Василий смотрел на мать и чувствовал, как тугая волна подкатывает к горлу. Чтобы подавить эту волну, он сгреб обеих племянниц, поставил перед собой и обнял.

— Ты гляди, какие большие стали! А?.. Растут, как грибы.

Василий познакомил всех с Витьком, выложил гостинцы. Потом сели за стол.

— А Григорий-то где? — спросил Василий о сестрином муже. — Чего это не видать-то его?

— Получка нынче…— объяснила за нее мать. — Ну, видать, и закургузил. Не приходил еще. Вы уж, Вася, это… Оставьте ему, а то голова завтра будет болеть у непутевого.

— Да, конечно, оставим, об чем звук!

Выпили, поговорили за ужином, поделились новостями и стали определяться, кому где спать. Василий посидел еще немного с матерью, спросил о здоровье.

— Вожусь потихоньку, — махнула она рукой. — Ноги пока носят — и ладно. У вас бы все было хорошо.

— У нас нормально.

На другой день, после завтрака Василий с Витьком вышли, сели на скамейку перед домом и закурили. К ним присоединился Григорий.

— Как приезжаю сюда, так ухи охота, — сказал Василий. — Рыбки бы поймать. А, Витек?

— Неплохо бы.

— Значит, так, Витек, — сказал Василий, перед тем напряженно о чем-то раздумывающий. — Там, около шоссе, болото есть. А в нем караси. Время до прихода автобуса у нас останется, так что надо полазить. Из карася уха, конечно, дрянь… Это тебе не окунь и не лещ. Но хоть поджарить в сметане, рыбный вкус во рту подержать.

— Оно неплохо…— Особого энтузиазма в голосе Витька не чувствовалось. — Только разве поймаешь кошелкой-то? Это же не бредень.

— Поймаем. Я видел, как пацаны ловили.

— Ну, тогда давай.

Привязали корзину к багажнику велосипеда, взяли пакет и пошли к цараповскому повороту. Болото было за шоссе, неподалеку от поворота. Люда сломила ветку тальника, чтоб отмахиваться от комаров, и уселась на травке, поджав под себя ноги, а Василий с Витьком разделись, взяли корзину и полезли в воду. Дно оказалось илистым, ноги сразу увязли в тине по щиколотку, вода доходила до плавок.

ЧИТАТЬ ТАКЖЕ:  Ляльки

— Дело нехитрое, — объяснял Василий Витьку. — Валяй взбалтывай ногой, ты со своей стороны, а я со своей. А когда подведем, трясину эту береговую колыхнем — и резко поднимаем. Только порасторопней, а то уйдет.

— Ну, чего у вас там? — крикнула с берега Люда. — Ловится?

— А как же! — гордо отозвался Василий. — Мы их счас набуробаем!

— Держи их, миленьких! Отпрыгались! — ликовал Витек, стараясь поскорее переловить бьющихся на дне корзины карасей. — На-ка, Вася, где у тебя там пакет-то!

Василий, забыв об осторожности, поскользнулся на бревнышке, которое попалось под ногу на дне, и шлепнулся спиной, с головой ушел в коричневую воду. Он брыкался, высовывая из воды то руку, то ногу и пытаясь подняться, а Люда кричала с берега:

— Чего это он булькнул-то?

Наконец Василий шумно вырвался из воды, отдуваясь и отплевываясь, весь в черных разводах ила.

— Вася! — нетерпеливо топала ногой Люда. — Куда ты там скрылся-то? Покажите, кого поймали! Ну покажите же!

— Вылезем — увидишь! — Раздраженно отмахнулся Василий.

— Вот и вылезайте! Время уже!

— А сколько там нащелкало? — крикнул ей Витек.

Люда сказала, и Витек встрепенулся:

— Надо скорей бежать. Тонька сейчас подъедет.

— Ну, ты беги, — Василий выпрямился. — А мы за тобой. До поворота метров двести, как раз успеешь.

— Тряхни-ка! — попросил Витек. — Чего мы там наковыряли?

Василий поднял пакет.

— Во! Кила два будет! Мелюзга, правда… Чистить — с ума спятишь.

— Ничего! В сметане они враз покрупнеют, шаврики!

Витек, с трудом выдирая ноги из ила, двинулся к берегу.

— Ну, я бегу! — махнул он.

— Давай, дуй! — отозвался Василий. — А мы счас.

Волоча за собой разбухшую корзину, он побрел через болото к жене. Едва выбрался, с чмоканьем вытащив ноги из прибрежного ила. Люда схватила пакет и, запустив в него руку, стала перебирать и рассматривать рыбешек.

— Ой!.. Хорошенькие-то какие! Малюточки совсем…— она глянула на мужа и вдруг всплеснула руками: — Вася! Милый! Чучело ты мое огородное! Вывозился-то!

Василий обозрел себя и плюнул с досады. Ноги в грязи, словно в черных носках, лепни ила на бедрах, на животе и даже на шее.

— А морда, морда-то! — хохотала Люда. — Как этот… Из Конго…

— Это у кого еще морда? —хмуро спросил он.— Я те что — корова? Выбирай слова-то.

— Не-е… — Люда никак не могла удержаться от смеха, — ты не корова… Ты эфиоп.

— Тьфу! Сама ты эфиоп с приветом.

Он полез обратно в воду. Нашел место поглубже и почище, смыл с себя грязь и попытался прорваться на берег по методу Витька. Вскочил на одну кочку, прыгнул с нее на другую, но тут нога скользнула по осоке, сорвалась, и Василий с громким всплеском плюхнулся всем пластом в прибрежную жижу.

— Ну и везет же тебе! — продолжала смеяться Люда.— Горе мое луковое!

Пришлось отмываться заново. Вылезти с чистыми ногами так и не удалось, и Василий стал возить ими по траве, стараясь хоть как-то стереть грязь.

— А плавки-то! Глянь-ка! — ткнула пальцем Люда.— Все брюки ими выпачкаешь.

Он глянул и выругался. Плавки надо было снимать и полоскать. Бормоча ругательства, Василий стянул их с себя, огляделся воровато и побрел в болото в чем мать родила. Грязь с плавок отмылась быстро, и он уже хотел было возвращаться, но подумал, что опять ведь выйдет с грязными ногами, и решил найти место для выхода поудобнее.

И вдруг на шоссе показался автобус. Василий растерялся и застыл на месте. Водитель кивал пассажирам со своего сиденья на голого мужика среди болота. Те загоготали, начали высовываться в окна и тыкать в сторону Василия пальцами.

Василий повернулся к ним спиной и, ритмично выбрасывая ноги и держа туловище неестественно прямо, зарысил в противоположный конец болота. Надрывались от смеха пассажиры, гнулась в три погибели и захлебывалась на берегу жена.

Тяжелый и мрачный шел он к жене по берегу. Люда видела это, но унять свой смех все никак не могла.

— Ну чего ты ржешь, как кобыла! — прорвалось в нем.— Над кем смеешься-то? Над родным мужем ведь! А если меня бить будут, ты тоже, что ль, ногами пинать начнешь?

— Здрас-сте! И опять я виновата. И сразу кобыла. Да это ты, как жеребец, бегал-то — болото вымерял! Неужели не смешно?

— Да иди ты…— устало отмахнулся Василий.

Он оделся, приладил корзину на багажник велосипеда и бросил в нее пакет с рыбой. Молча пошли к повороту. Витек с Тоней уже ждали их там.

— Вася! Родненький! — со смехом вскинула навстречу руки Тоня. — И с чего это тебе голенькому по болоту-то вздумалось побегать? А я ведь из автобуса и не узнала. Маскировка-то надежная! — хихикала она.— Это уж вот Витек сказал, что никого там, кроме тебя, быть не может.

ЧИТАТЬ ТАКЖЕ:  Как меня беременную досматривали в египетском аэропорту

Василий еле сдержался.

— Карасей к твоему приезду ловили…— ответил он как можно спокойнее. — А потом плавки хотел сполоснуть. А тут автобус ваш…

К деревне шли весело. Женщины, возбужденные встречей, жадно делились новостями, Витек без конца восхищался уловом.

Ввалившись в избу, познакомили домашних с новой гостьей, и женщины уселись чистить рыбу. Витек стал им помогать — видно, соскучился по Тоне. А Василий пошел за ворота, сел на скамейку у дома и закурил. Выкурил одну сигарету, зажег вторую, потом, сам того не замечая, третью. Появился Витек, позвал есть рыбу.

— Что, уже готова? — удивился Василий.

— Ничего себе — уже! Полтора часа с ней ковырялись. Пошли. Скрылся и сидит тут. Чего кислый- то?

— Я это… Не хочу. А ты ступай.

— Да ты же изнылся весь — ухи охота, рыбки… А теперь — не хочу. Там и пузырь стоит.

— Во дает! Ну гляди. А я пойду. Карасики в сметане — пальчики оближешь.

— Ступай, ступай. А я посижу маленько.

Витек ушел, а через некоторое время вышла Люда и подсела к Василию.

— Ты чего, Вась? Обиделся, что ль?

— Да нет, — ответил он тихо.— На что мне обижаться.

— А зачем же ушел и сидишь тут один?

— Душа болит. С карасями с этими…

— Понимаешь… Рыбешка с мизинец, а мы ее хап, хап! Прямо по-волчьи.

— Бери вон с Витька пример, ему все нипочем.

— Раньше я таких малявок взял бы и выпустил! Одурели и озверели мы, вот что…— заговорил он вдруг тише и вроде как самому себе. — Бурьяном заросли внутри. Побоялся штаны с лампасами плавками запачкать. Полез… Дурак. И пальцем тыкают, и смеются, как над марсианином глупым… Я на своей земле, а надо мной смеются. В своей деревне— и чужой.

— Да что ты, ей-богу…— Люда поняла, Василию по-настоящему муторно, и старалась хоть как-нибудь успокоить мужа. — Посмеялись над ним… Да плюнь! Подумаешь! Да сами они папуасы некультурные. И никакой ты здесь не чужой. Твоя это родная деревня.

— Где она, моя деревня-то! — вскинулся Василий.— И где я?

— Вот деревня…— терпеливо объясняла Люда, делая широкий жест в сторону домов. — А вот ты.

— Дура! — не выдержал Василий.— Дура фанатическая!

Слово «дура» Люду не особенно задело, а «фанатическая» — обидело.

— Почему это фанатическая-то?

— А потому что бывают дуры нормальные! Накатило и съехало! Ясно? А бывают фанатические! Навечно! Поняла? — бешено глянул он ей в лицо.

Люда встала и пошла в дом, громко хлобыстнув воротами.

Он закурил новую сигарету и опять стал думать. И ко всему прочему открылось вдруг — мать-то относится к нему теперь совсем по-иному.

Нет, ничего плохого под этим не подразумевалось, мать любит его, как прежде, а может, и сильнее, всегда дрожит за него сердцем, но когда-то успела смириться окончательно с тем, что сын живет далеко, утвердилась во мнении, что так и должно быть, и уже не считает его неотъемлемой частью всего здешнего. Тем он дороже для нее, но… Короче, дорогой ломоть, да отрезанный.

Скрипнули тихонько ворота. Мать словно почувствовала, что Василий думает о ней. Она осторожно присела на краешек скамейки и спросила тревожно:

— Что у тебя стряслось-то, сынок? Ужинать не пошел, Люда не в себе. Иль обиделся? Ты уж скажи. Мы ведь ляпнем сглупу да спроста — и не заметим. Может, чего не так?

— Все так, мать, все так…— ответил со вздохом Василий.

— Иль заболел?

— Да нет, мать, все нормально…— он помедлил и неожиданно для себя сказал: — Мам… Я тебя попросить хочу. Так, на будущее. Мало ли, всякое бывает… Если со мной что случится — вы уж меня сюда, чего там, на городском-то кладбище?.. Народу тьма, а время приходит — сносят. А вы уж меня рядом с отцом. И вообще…

Сказал и сразу понял, какую сморозил глупость. Но было уже поздно.

— Что ты, сынок! — испуганно встрепенулась мать. — О чем говоришь-то! Молодой, сильный, жить да жить, а он такую страсть удумал. Вы уж меня сначала определите, чтоб я померла спокойно, знала — все у вас хорошо и порядок по мне справите, как положено. А ты этакие слова. А может, правда — болеешь чем? А, Вась? — допытывалась она. — Скажи уж матери-то, не таись.

Василий обнял мать, рассмеялся и стал успокаивать ее. Он стучал себя кулаком по лбу, говорил, что действительно — отмочил несуразицу, что здоров — об лед не расшибешь, а с Людой у них все хорошо, и на работе ладится…

Растревожил Василий свою душу, повидав родную деревеньку. Вот и появилась грусть и тоска в сердце от того, что надо уезжать.