В середине зимы на Дмитриевской ферме появилась новая доярка. Молодая, на лицо приглядистая. Первое время ни с кем не разговаривала. Когда на нее смотрели, отводила большие темно-диковатые глаза. Звали ее Вера Звонкова.
Поселили новую доярку к одинокой старушке Анне Егоровне Князевой. В магазине бабы лезли к старой с расспросами и постоялице, и Егоровна охотно поверяла:
Верка — она деваха, а может быть бабенка, кто ее знает, тихая, услужливая. Сдается мне, стряслось с ней что-то по молодости. Горе она какое-то перенесла. Все вечера молчком сидит, в одну точку уставившись. Глаза тоскливые, тоскливые. Жутко мне от них становится. Смотреть на нее, бедную, не могу. Так томится!
— Откуда хоть взялась такая? Ты ее не пытала? — любопытствовали бабы.
— Как не пытала? Пытала! Говорит, из городу на свежий воздух для поправки здоровья к нам подалась. А сама и не ест ничего. Две-три картофелины в рот положит за весь-то день. И то, когда я приневолю.
Прошел месяц — и Егоровна новую весть о постоялице принесла в магазин.
Ввалились как-то поутру в дом к старой две цыганки, молодая и пожилая. Егоровна печь топила, а Вера только с фермы пришла, чай пила на кухне. Пожилая цыганка на нее глазищами зыркнула и спрашивает:
— Болеешь?
— А тебе что? — выструнилась Вера.
— Хочешь, болесь отведу от тебя? — подступила к ней цыганка.
— Ну! — поднялась Вера из-за стола, и глаза у ней загорелись.
— Давай рушник! И яйцо сырое! — потребовала цыганка.
Вера заметалась по кухне. Подала и то и другое.
Цыганка завернула яйцо в полотенце, ударила по нему ребром ладони и развернула. По полотенцу ползал огромный червяк.
— Ну, вот видишь? Это на тебя порча была напущена злым человеком. На кого будешь ее передавать? На мужика или на бабу? — цыганка взметнула на Веру страшенные глазищи. Та побелела, замахала руками:
— Ой, ни на кого не хочу! Никому зла не желаю!
— Тогда на ветер. Согласна? — нахмурилась цыганка.
— Во-во… Давайте на ветер, — закивала Вера.
Цыганка взяла червя двумя пальцами и шастнула к печке, метнула гадость в огонь. Повернулась к Вере:
— Через две недели вся хворь из тебя выйдет. Опять как новенькая сделаешься. А теперь ручку позолоти.
Цыганка протянула темную ладонь, и Вера кинулась к горке. Достала и подала цыганке десятку.
— Это ведь надо же скоко отвалила! Видать, затмение какое на девицу нашло. А может, на радостях, что цыганка все так складно угадала и помочь взялась, — заключила свой рассказ Егоровна и обвела слушательниц блестящими глазками. — И знаете, — хотите верьте, хотите — нет, а только Верку мою как подменили с этих пор. Веселая ходит и, главное, есть стала. В полную меру. Все подряд, без разбору. И тело нагуливает не по дням, а по часам.
Егоровна говорила правду. Через месяц Веру трудно было узнать. Тело окрепло, налилось. Лицо зарумянилось, губы заалели. Часто слышался на ферме Верин смех, молодой, звонкий. Начались отелы, и зачастил на ферму молодой ветеринарный врач Никита Скворцов.
Два года назад он окончил институт и приехал работать в родной колхоз. Жил вдвоем с матерью в небольшой деревеньке, расположенной в полутора километрах от главной усадьбы — села. Был тихим, застенчивым, немногословным, работящим. Приходя на ферму, старался поближе к Вере оказаться, поговорить с девушкой.
Не о своих сердечных переживаниях— о здоровье теляток и взрослых коров, за Верой закрепленных. А разговаривая, бледнел и краснел при одном девичьем взгляде.
Доярки, наблюдая за ними, жалели Никиту, недобро косились на Веру, не желавшую его замечать.
К середине марта большинство коров на ферме отелилось. Осталось с десяток, дохаживающих последние сроки. В том числе Верина Ночка — крупная корова черной масти, ходившая первым теленком. Перед отелом она сделалась беспокойной, мало ела, и Вера за нее переживала. И вышло, не зря.
Однажды, поздним вечером, когда Вера с Егоровной смотрели телевизор, в дверь забарабанили. Вера выбежала на мост:
Кто? Чего надо?
Беда, Верушка! Твоя Ночка никак разрешиться не может! — послышался с крыльца задышливый голос ночного сторожа с фермы Ефрема Иваныча.
Сейчас я! — Вера метнулась в избу, сорвала с вешалки ватник, нашарила рабочие сапоги. А вот угнаться за сторожем не смогли: проворным, ходким оказался старик.
Ночка лежала на соломе, беспомощно вытянув шею, и жалобно мычала. Вера принялась гладить теплый вздувшийся живот, ласково приговаривая:
— Что, милая, тяжело тебе, да? А ты потерпи, потерпи немножечко… И все будет хорошо…
Увидела потное сморщенное лицо сторожа, с засученными рукавами суетившегося у животного, и тронула старика за плечо:
— Ты неловок, дядя! Дай-ка я попробую.
Ефим ожег Веру едко-насмешливым взглядом:
— Пробовальщица мне нашлась! Сама без году неделю на этом деле, а я не такое видывал на своем веку… Ты лучше вот что, девка. Дуй за ветеринаром, пока не поздно. Он лучше нас двоих справится.
— А я не знаю, где он живет, — растерялась Вера.
— Кто? Ветеринар? Да в Крутцах, милая! Пора бы уж знать. Как выйдешь с фермы, по тропе в лощину. Овраг перейдешь — и на горке Крутцы откроются. Давай, поспешай, милая, — заволновался старик, и Вера направилась к выходу.
Дом Никиты угадался по ярко освещенным окнам. С разгону влетела на высокое крыльцо, постучалась.
— Да, да! Входите! — послышался знакомый голос.
Вера переступила порог и увидела Никиту, вышедшего к ней из горницы.
— Ты?.. Вы? Какими судьбами? — пролепетал он в растерянности, и его скуластое, в рыжих веснушках лицо сделалось пунцовым, а голубые простодушные глаза засветились восторгом.
— На ферму надо вам скорее! Ночка не может растелиться! Дядя Ефим послал меня за вами! — выдохнула Вера и потупилась под жарким взглядом Никиты.
— Да, да… Я сейчас, мигом. — Он шагнул к вешалке, сгреб сапоги и сел на лавку обуваться.
— Я лучше побегу, Никита Петрович… Догоняйте! — смутилась девушка и повернулась, толкнула дверь.
Когда Никита догнал ее на околице, резко спросила:
— Сколько вам лет, Никита Петрович?
— Мне? Двадцать четыре. А что? Почему это вас интересует? — опешил он.
— Почему вы не женитесь? Пора бы уж, — Вере хотелось как можно больнее задеть его.
— Знаете ли, это такой сложный вопрос, — замялся парень.
— Наверное, маменька не разрешает, да? — язвительно хихикнула Вера.
— Нет, почему? Наоборот даже. В общем, знаете что? — Никита, проваливаясь по колено в снег, забежал вперед Веры и заглянул ей в лицо. — Я давно собираюсь вам сказать, что вы очень славная девушка. Мне как-то совсем по-другому живется, как узнал вас. Вернее, как вы появились в нашем колхозе.
— Ну, пошел городить! — выкрикнула Вера, не привыкшая к таким словам, и, отмахиваясь от парня, припустила с горы что есть мочи, рискуя поскользнуться на обледенелой тропе и нырнуть в снег.
На ферме Веру поджидала радость: Ночка принесла двойню бычка и телочку. Никита осмотрел новорожденных и поднял на Веру улыбчивые глаза.
Когда они , распрощавшись с Ефремом, вышли на улицу, Никита несмело спросил:
— Можно, я вас провожу?
— А зачем? По-моему, лучше не стоит, — ответила Вера. Ей захотелось пресечь, оборвать то, пока слабое, что начинало связывать их обоих.
— Нет, очень даже стоит, — возразил Никита и крепко взял ее под руку.
— Шли бы лучше домой. Маменька, наверное, волнуется. Да идти вам далеко, — пыталась Вера отговорить парня.
— Мать к моим ночным походам давно привыкла. Частенько приходится ее одну оставлять. Иногда, случается, и до утра, — успокоил Никита девушку.
— А почему вы сюда, на главную усадьбу, не переезжаете? Тут много новых домов выстроили и еще строятся. Неужели ветеринарному врачу не дадут? — спросила Вера, чтобы поддержать разговор.
— Нет, почему… Мне давно предлагают переехать. Да сам не хочу уезжать из родной деревни, где вырос. Знаете, какой замечательный вид открывается от нас! Все заречные леса и луга видно. И воздух у нас совсем другой. Чище, чем здесь, в Дмитриевском. Для детей очень полезный. Целебный, можно, сказать, — разошелся Никита.
— Постой… А при чем тут дети? — по лицу Веры мелькнул испуг.
— Да ни при чем, конечно. Я это так, для большей убедительности, — справившись с замешательством, зачастил Никита. — Давно собираюсь предложить тебе к нам в Крутцы переехать. Дом там один давно пустует. Совсем крепкий. И дров у бывших хозяев на три года запасено. Воду из-под горы я бы стал для тебя носить…
— Это с какой стати? — оторопела Вера.
Да так уж. Хочется мне, чтобы у тебя все хорошо было, — вздохнул Никита и не выдержал пытливого девичьего взгляда, уронил голову, зашептал горячо-горячо: — Люба ты мне. Очень люба!
Схватил Верину руку и стал целовать.
— Что ты? Она грязная! — закричала Вера.
При чем тут грязь? Это твоя рука! Твоя же! Твоя! — словно в безумстве, повторял Никита и снова припадал губами к девичьей руке.
Вере захотелось приласкать парня, но она испугалась своего внезапного порыва.
Оттолкнула Никиту и бросилась наутек к своему дому.
…Потом лежала в постели и беззвучно, боясь разбудить Егоровну, плакала о своей загубленной молодости.
Родителей Вера не помнила. Выросла в детском доме. После окончания ПТУ стала работать маляром в СМУ. Поселилась в общежитии. Соседкой по комнате оказалась немолодая девица Соня, по прозвищу Ягодка, державшая верх над девчатами. Она предложила «обмыть» первую Верину получку, и, когда девушка принесла вина, потрепала ее по плечу:
— А ты молоток, девка! Не жадная! Открытая душа!
И пошла сзывать на дармовое пиршество своих подружек. Они быстро слетелись, и в комнате стало тесно и шумно-весело. Вере тоже налили и она, хотя никогда прежде не пила вина, лихо опрокинула в рот стопку, желая казаться такой же отчаянной и бедовой, как все в собравшейся компании.
Услышала гул одобрения и прониклась чувством гордости за себя — не трусиху. После второй — все набившиеся в комнату стали казаться ей милыми и близкими подругами, для которых ничего не было жаль. Видя, что бутылки быстро опрастываются, Вера выкрикнула:
— Я сейчас еще схожу за вином! — И полезла под кровать, выдвигать чемоданчик, в который убрала остаток зарплаты на прожитье.
Ее кинулись обнимать и целовать с криками:
— Файная девка!
— Первый сорт!
— Где хоть ты уродилась?
— Детдомовка она… Детдомовские все такие отчаянные. Сорви головы, — ответила за нее Соня и, прищурившись, обшарила ладненькую, налитую свежестью Верину фигуру сметливыми глазами:
— Погодите, девки. Мы с ней не так еще заживем. Где наша не пропадала, правильно, Верунька? Она задорно подмигнула Вере, и та польщенно закивала:
— Правильно, Сонюшка! Все правильно, что ты говоришь! Тогда положи денежки обратно. Они пригодятся нам с тобой. А этим, — Соня кивнула на притихших подружек, — достаточно уж перепало сегодня от нас. Давай-ка лучше выпьем с тобой за нашу дружбу настоящую.
— Давай, Сонюшка! — рванулась Вера к подруге, ближе и родней которой, как ей казалось, у нее никого не было на свете.
Утром у Веры болела голова, поташнивало и хотелось пить.
— Пойду лимонаду куплю. Во рту все пересохло, — сказала она и села на кровати, стала обуваться, чувствуя, что ей становится все хуже и хуже.
— Какого еще лимонаду, дурочка? Погоди, я сейчас тебя поправлю, — проснувшаяся Соня вскочила с кровати и направилась к шкафу. Достала спрятанную за ним непочатую бутылку. — Хоть и закосела я вчера изрядно, а о тебе, вернее о нас с тобой, помнила. Вишь, сберегла.
Она умело сдернула колпачок и плеснула в две стопки. Одну подала Вере:
— Давай лечись, больная…
От запаха вина Веру передернуло, и она с отвращением поставила стопку на стул:
— Нет, не могу… Лимонадика лучше…
— А ты, дура, не нюхай. Зачем нюхаешь? Зажми двумя пальцами нос и глотай быстрее. Смотри, как я, — Соня показала, и Вера, не желая ни в чем отставать от подруги, насильно проглотила. Стало легко и весело, как накануне. Вера бросилась обнимать свою спасительницу. Хотела налить еще.
— Подожди, не торопись, девка, — Соня прикрыла стопку ладонью. — Надо план составить на сегодня. Как-никак воскресенье, и валяться бухими весь день в кровати не велика радость. Мы с тобой в парк сходим, кавалеров поищем. Парней-то, небось, любишь?
Соня пытливо, вприщур глянула на Веру, и та хвастливо выпрямилась:
— Ну! А то как же! Кто их не любит?
И жарко покраснела: в свои семнадцать лет ни с кем ни разу не целовалась.
— Тогда собирай бельишко. Сейчас сходим в душ, ополоснемся по-быстрому и в парк двинем. На ловлю счастья.
В парке никто не обращал внимания на полную и рыхлую Соню, а на Веру, крепенько сбитую, юную, многие парни оглядывались. Вскоре попались навстречу двое знакомых Соне парней и пошли рядом. Один о чем-то пошептался с Соней, и она, рассердившись, громко сказала:
— Нет, только вместе! Мы с ней закадычные подруги. Точно, Вера?
— Точно, Соня! — отозвалась она.
Парни купили вина, и всей компанией поехали за город. Там с Верой произошло то, о чем она всю неделю вспоминала со стыдом и позором. А в следующее воскресенье повторилось то же самое, только парни на этот раз были другие. Соня быстро их находила и сговаривалась.
Осенью Вера обнаружила, что у нее растет живот. Напугалась и никому об этом не сказала.
Соня сама заметила и насильно повела в женскую консультацию. Врач осмотрел и заявил:
— На пятом месяце, девушка, носишь плод. Не вздумай что-нибудь сотворить. И ребенка погубишь и сама не выживешь.
По дороге в общежитие бывалая Соня выговаривала неопытной подружке:
— Надо же такой дурой быть! Не могла сразу, как залетела, мне сказать… Теперь вот роди, подрезай себе крылышки. Ой, глупая, вот глупая. И я тоже хороша! Куда смотрела, старая тетеря?
Вера заплакала. И тогда Соня стала утешать ее:
— Не реви, дура! Ребеночка можно не брать из роддома. Многие девки так поступают, в твоем незавидном положении оказавшись.
Вера так и сделала — отказалась от родившейся девочки. Но жить, как раньше, не могла: мучила совесть. А Соня приставала, пыталась снова увлечь ее гулянками. Чтобы избавиться от настырной подруги, Вера решила уехать. В оргнаборе ей предложили поработать дояркой.
Так Вера оказалась в Дмитриевском.
Пришел теплый май. И Вера, не занятая, как другие колхозницы, огородными делами, перед вечерней дойкой отправлялась бродить за деревню.
Из города приехала бригада плотников строить новый магазин. Однажды, проходя мимо сруба, Вера услыхала, как ее окликнули по имени.
Не оглядываясь, она быстро пошла прочь, обливаясь холодным потом: голос принадлежал одному из ее прежних кавалеров подцепленных для нее Соней. Дома долго приходила в себя, забравшись на поветь. Тогда и мелькнула мысль; а вот возьму и перееду жить в Крутцы. Там никто не найдет.
Но был еще Никита, и от него Вере не хотелось ничего скрывать. С каждой встречей она больше к нему привязывалась, верила в его доброту и думала, что он поймет и простит ее.
Завидя под горой светлое девичье платье, Никита, копавшийся в огороде, вонзал в землю лопату и, ополоснув руки в бочке с водой, сбегал с горы. Вере было до слез радостно смотреть, как он, громадный, неловкий, машет ей, словно боится, что она уйдет, не дождавшись его. Он ей не то чтобы нравился. Он просто ей был необходим — большой и добрый. Она едва не визжа от восторга, кидалась ему навстречу.
Они брались за руки и шли гулять по тропинке вдоль оврага.
Мать хваталась Никиту и, выйдя за околицу, кричала ему с горы: чтобы вел «свою кралю» в гости. Обрадованный Никита увлекал Веру в деревню. Она упиралась, испуганно хлопала глазами и просила:
— Не надо… Ну не надо, пожалуйста.
— Чего ты боишься? Мамка у меня хорошая, не обидит, — уговаривал растерянный Никита.
— В другой раз как-нибудь, — обещала Вера.
— Ну, тогда до вечера. Часиков в девять приду к тебе посидеть, — Никита опускал Верину руку и поднимался к деревне один. Через каждые десять-пятнадцать шагов оборачивался и махал Вере. Она ему отвечала и улыбалась сквозь слезы.
Поздно вечером, сидя с Никитой на лавочке у дома Егоровны, Вера собиралась рассказать парню все-все о себе и никак не могла, смелости не хватало. Ночь Вера проплакала, думая о дочке.
В пятницу Вера топила хозяйскую баню.
Парня, возникшего на взгорке у бани, она сразу заметила, вернее сердцем учуяла. Поджидая Веру, смотрел на нее сверху прищуренными глазами. Нахально улыбался красно-загорелым лицом.
Вера метнулась в сторону, хотела далеко обойти парня. Он окликнул ее:
— Верка, чего нос воротишь? Аль не узнала прежнюю любовь?
От его когда-то знакомого голоса у Веры захолонуло сердце, она едва не выронила из ослабелых рук ведра с водой. Застыла пониклая.
Парень сделал несколько шагов к ней, шаря загоревшимися глазами по открытой в разрезе кофты белой шее. Сказал приглушенным, но жарким голосом:
— Ух, какая ты стала! Не сразу узнаешь. А я все равно узнал… Мы тут по договору ишачим. Магазин рубить подрядились. Может, заглянешь вечерком в срубы? Там стружек много- много… Мягкие, запашистые…
Он протянул к Вере руку, хотел по белой шее потрепать.
Вера отшатнулась, диким криком его остановила:
— Не лезь! Я тебя не знаю! И знать не хочу.
И мимо парня к бане пошла — прямая и строгая. В дверях сказала, не оборачиваясь.
— Ты меня лучше не трогай. Близко к бане подойдешь — кипятком ошпарю! — И шаткими ногами переступила порог.
Чего шумишь? Зря расходуешься? — услыхала рядом негромкий, уверенный голос парня. — Знаю, завязала с этим делом, в ветеринарши метишь. Только учти если не придешь после баньки вон туда в лесок, за речку, я тебя на весь колхоз ославлю, порасскажу, чем раньше занималась. Никакого ветеринара тебе не видать… Поняла? Жду!
Вера сидела как каменная. Вот она, расплата за позорное, беспутное прошлое. Вера обхватила голову руками, застонала. Из неплотно прикрытой двери в баню, потянуло горячим печным духом.
Вера вспомнила, как зимой сильно угорела, моясь в только что истопленной бане. Егоровна, отхаживая, ворчала, что так и до греха недолго, можно и замертво в бане остаться лежать.
— А вот сейчас проверим, — прошептала Вера и поднялась с лавки, накинула на дверь большой кованый крюк.
В это время к Егоровне зашел Никита, спросил постоялицу.
— А она у меня баню топит. Только что-то долго возится. Пора бы уж скутать и за бельем прийти. Пойду, гляну, что там у нее делается.
Никита остался на крыльце. Вскоре услышал встревоженный голос хозяйки:
— Батюшка, подь-ка! Что-то тут неладное!
Огромным скачком кинулся Никита к бане. Сорвал с петли запертую изнутри дверь. Вытащил бесчувственную Веру. Положил на траву и принялся отхаживать. Вера открыла глаза, увидела над собой склоненное лицо Никиты и заплакала, закричала:
— Зачем? Кто просил тебя? Все равно жить не буду! Не хочу, не могу я!
Закаталась по траве.
— А ты о дочке подумала? — рявкнул Никита.
— О какой д-дочке? — Вера перестала кататься и села на траве.
— О своей, которую в родильном оставила…
— А ты откуда знаешь? — Вера встревоженно посмотрела на Никиту и стала краснеть.
Женщина одна рассказала. Я с ней в поезде ехал, — отвел глаза Никита и зачастил: — Да ты не расстраивайся. Мы ее к себе возьмем, дочку твою. Вместе будем воспитывать.
А я не знаю, где она находится, — Вера закрыла лицо руками.
Завтра в городе будем и узнаем, куда надо обратиться, чтобы разыскать ее. А сейчас пойдем отсюда. Смотрят на нас, — Никита покосился на женщину, наблюдавшую за ними из соседней бани, и нагнулся, стал поднимать Веру.
Какой ты хороший, Никитушка! — выкрикнула она и легко вскочила на ноги, уткнулась счастливым лицом в грудь парню.
