Как очумелый, выбежал Иван Михалыч от внука, в которого опять вселился бес неповиновения.
— Фу, не могу больше! Никаких нервов не хватит с ним ладить, — выдохнул в изнеможении и толкнул форточку на кухне. Сгреб с подоконника сигареты, вытряс одну в рот. Кинуть внука Сашку он не мог ни при каких обстоятельствах. Разве только смерть заставит.
Он положил руку с дымящейся сигаретой на переплет рамы у форточки, а сам отступил от окна, повернул голову и наставил ухо на полуоткрытую дверь Сашкиной комнаты. Оттуда вылетело:
— Надоел ты мне хуже пареной репы! Хоть бы денек дал передохнуть. А то одно и то же изо дня в день! Да и ночью покоя нет. То и дело вставай, одеяло поправляй. Так известись недолго, в ящик сыграть. На кого останешься-то?
Иван Михалыч виновато улыбнулся:
— Все мое выдает. На зубок затвердил. Слово в слово чешет. Так не годится. Надо сдерживать себя при нем.
Он приблизился к окну, сделал несколько жадных затяжек и, храня улыбку на лице, продолжал слушать, как складно строчит его выражения больной внук.
Сашка скоро выговорился и умолк.
Иван Михалыч побрел к внуку. Сашка немощно лежал на кушетке, присмиревший, в неудобной позе. Встретил деда стыдливым послушным взглядом исподлобья. При виде его такого у Ивана Михалыча сердце чуть не разорвалось от любви и жалости к мальчугану. Чтобы скрыть слезы, он отвернулся. А Сашка успел заметить их. И взахлеб, брызжа слюной, зачастил:
— Ничего. Мы не такое выносили. Всю войну от звонка до звонка на передовой. Всего повидали и выдюжили. Нам не впервой терпеть.
— Обратно мое. Подбадривает, чертенок. Не желает видеть меня хнычущим. И правильно делает. Сам на беду наведет, сам и отведет! — Иван Михалыч тряхнул головой, весело спросил, подступая к внуку:
— Прошло, дружок? Будем одеваться?
— Ага, будем! — улыбнулся Сашка и ни разу не брыкнулся, смирно лежал, пока Иван Михалыч одевал его. А когда стал поднимать, чтобы перенести на стул, закинул хилые руки ему за шею, что делал очень редко, ласково прижался щекой к его щеке. И опять горячие слезы захлестнули глаза Ивану Михалычу. Он ослеп и обессилел на короткое время, едва совладел с внуком, становившимся с каждым годом все тяжелее.
— А ведь придет время — и перестану смогать его, — подумал с тоской и тревогой. И как намек на поддержку в будущем, вспомнились слова сына, сказанные накануне:
Пап, ты завтра хоть поодеколонь здесь как следует. Я, возможно, с девушкой приду.
Иван Михалыч потянул носом тяжелый застойный воздух комнаты и обреченно, с безнадежностью подумал: «Одеколонь — не одеколонь — все равно ничего не изменится. И девиц уже приводил. Ни одна не клюнула, не позарилась на такое приданое, как Сашка. Кому ты нужен с ним? Я только, старый дурак, один мучаюсь».
Но тут же устыдился своих мыслей, надсадно крякнув, всунул внука в кресло, специально на заказ для него сделанное, подкатил вплотную к столу, чтобы как-нибудь ненароком не вывалился, и кинулся на кухню топить русскую печь, готовить обед.
За делами продолжал думать о сыне, преподававшем в институте историю. Пять лет назад разошелся Вадим с женой, тоже преподавательницей. Укатила от него в Ленинград к своим родителям, забрав с собой пятилетнюю дочь Ирочку, а слабоумного и беспомощного старшего сына, можно сказать, на произвол судьбы бросила, точнее, велела сдать в дом инвалидов.
Но Иван Михалыч с женой не позволили. Сашка и до этого у них жил — так и остался. С Вадима они ничего не требовали, сами управлялись с внуком, и сын спокойно жил в своей двухкомнатной квартире, которую занимал после бегства жены один. Писал какую-то научную работу по своему предмету. Сашку почти не видел.
Когда жена Ивана Михалыча умерла, пришлось и Вадиму впрягаться в заботу о сыне: закупать и приносить продукты, помогать отцу мыть Сашку и сидеть с ним по вечерам и в выходные дни, чтобы ему, Ивану Михалычу, дать передохнуть малость, а то, не ровен час, и он копыта откинет от такой перегрузки: в последнее время стало сердчишко пошаливать.
По первости сын аккуратно являлся и в обед с продуктами, и сидеть с Сашкой вечерами и в воскресенье. А потом начал отлынивать.
И слова ему поперек не молви, упрекнуть не смей: сразу обидится и по самому больному месту полоснет:
— Сдам я его куда следует, развяжу тебе руки.
— Неужели не жалко будет? — вопьется Иван Михалыч тревожно-горестным взглядом в порозовевшее, негодующее лицо сына и услышит в ответ:
— Родной матери не жалко было на произвол судьбы его бросать, а с меня какой спрос? Что я, слабее женщины, что ли, характером? Как-нибудь тоже переживу эту потерю.
— Переживешь, вестимо дело. Только обо мне думаешь — нет? Наказ своей родной матери — не сдавать Сашку, помнишь? — вскинется Иван Михалыч. —
— Ну и помалкивай тогда. Мне тоже на все времени не хватает. Над диссертацией работать надо! И личная жизнь не устроена. А мне тридцать пять уже, — попеняет на судьбу Вадим и разжалобит.
— Да я разве говорю что против? Предупреждать надо, если прийти не можешь, — остынет Иван Михалыч.
— Ну, извини. Не всегда получается. Телефона у тебя нет.
Вчера допоздна сидел с Сашкой, пластинки заводил для него с веселыми песнями, а уходя, обмолвился о новой знакомой.
Пока печь топилась, Иван Михалыч сварил на газе геркулесовую кашу для внука, накормил, а, закрыв трубу, принялся убираться в комнате. Возя по полу шваброй, разговаривал с Сашкой: — Сегодня у нас с тобой вроде как смотрины будут. Папка Вадя устроит нам…
— Ага, смотрины! Смотрины будут. Папка Вадя устроит. Он скоро придет, — вторил, радуясь, внук.
— И надо, чтобы у нас с тобой все «о’кей» было!
— «О’кей» было, — подхватил Сашка. — Мы не то выносили в войну. Вынесем и это. Нам не впервой!
— Верно, дружок! Умеешь поддержать старика, — расстроганно улыбнулся Иван Михалыч. — И правильно делаешь. Мы с тобой, можно сказать — нерасторжимы. Одно целое.
Новая знакомая сына оказалась совсем молоденькой. Разглядывала Сашку с изумлением, и страхом, и состраданием, застыв у двери.
— Познакомься, Саша, это тетя Галя, — подсказал Вадим, шагнул к сыну, погладил его, взволнованного, настороженного, по плечу.
— Тетя Галя, — повторил Сашка, исподлобья, диковато поглядывая на девушку: незнакомых людей боялся.
— Дай тете ручку и скажи «здравствуй, тетя Галя», — настаивал Вадим и недовольно, даже чуть сурово взглянул на гостью.
Девушка, преодолевая страх и внутреннее сопротивление, сделала несколько робких шагов к мальчугану. Протянула крупную ладонь:
— Ну, здравствуй, Саша. Будем знакомы.
— Здрасте, — буркнул мальчуган, глядя в пол.
— Тетя Галя, — подсказал Вадим.
— Тетя Галя, — шепотом, от смущения, проговорил Сашка.
— Подай руку! — потребовал Вадим.
— Вот эту. Правую, — помог Саше Иван Михалыч. Он стоял позади его кресла, готовый успокоить мальчика, если тот закапризничает.
Саша доверчиво вложил худые безжизненные пальцы в ладонь девушки и, почувствовав нежность и теплоту ее прикосновения, обрадованно улыбнулся, зачастил, радостно возбуждаясь:
— Здрасте, тетя Галя, здрасте, Галя, здрасте, тетя Галя…
— Ну хватит, хватит, разошелся! — остановил его Вадим и с довольной улыбкой посмотрел на отца. — Вроде ни с кем еще так не здоровался, да, пап?
— А он чувствует, кто его по-настоящему жалеет, — хотел потрафить сыну Иван Михалыч и не угодил.
— При чем тут жалость? — поморщился сын. — Простое человеческое участие.
— Вот я и говорю, Сашка по глазам видит это участие, — поспешил исправить свою оплошность Иван Михалыч и посмотрел на гостью.
«Ради Вадьки на все пойти готова, — определил Иван Михалыч и по-отечески пожалел девушку: — Молода ты для него. Неопытна. Он тобой так и сяк крутить будет. Если уж не крутит».
По лицу сына он заметил: дружелюбное Сашкино отношение к девушке его очень устраивает, но он не хочет показывать этого.
— Ну, как он спал сегодня? — нахмурился Вадим, отворачиваясь от взгляда Галины.
— Да так… Три раза кричал. Одеяло все сползало. Приходилось вставать, поправлять, — вздохнул Иван Михалыч.
— Достается вам, бедному? — жалеюще взглянула на него девушка.
— Не без этого. Только я уж привык. Частенько и по пять-шесть раз к нему встанешь за ночь-то. Да и днем никуда не отойти. Все при нем быть приходится, — обрадовался возможности выговориться Иван Михалыч.
— Хватит об этом, — оборвал Вадим и жестко сказал Галине: — Скоро сама на себе испытаешь. Если, конечно, не испугаешься. Или уже испугалась такой перспективы?
Девушка потрясла головой, гладко, скромно причесанной:
— Нет, я от своих слов не отказываюсь. По мере возможности буду приходить, сидеть с Сашей, пока ты… Вы, Вадим Иваныч, диссертацию заканчиваете… — И повернулась к Ивану Михалычу: — Я ее на машинке перепечатываю. Уже немного осталось.
— Ну, ну, дай вам бог удачи, — покивал он, растроганный услышанным, и еще больше обнадежился в серьезности чувства девушки к своему несчастному сыну.
Галина пробыла в доме до позднего вечера. Когда сели ужинать, попробовала кормить Сашу с ложки, и у нее получилось.
— Видать, судьба не зря свела вас, — рассудил Иван Михалыч и обласкал девушку любовным взглядом.
— Помолчи. Не форсируй события, пожалуйста, — нахмурился Вадим, но по его глазам было видно, и сам доволен, что все так складывается удачно.
По дороге домой он спросил Галину:
— Ну, видела, какой камень на моей шее висит?
— Висит, только не у тебя, а у твоего папы, — поправила девушка. — Ты его на руках должен носить за это. Такую тяжесть на плечи старика взвалил.
— А другого выхода у меня пока нет. Вот защищусь — все свободное время буду отцу помогать, — нашелся что сказать на это Вадим.
— Я буду к ним каждый день ходить, хорошо? — Галя преданно заглянула ему в глаза.
— Да ради бога, ходи. Только помни: на первом месте сейчас у нас должна быть моя диссертация, — отвел обрадованный взгляд Вадим. Пора было отворачивать к студенческому общежитию, где жила девушка, и он крепче прижал ее локоть, шепнул на ухо: — Пойдем ко мне. Попечатаешь с часок.
— Ага. Как в прошлый раз, да? — отстранилась она и посмотрела на него с ласковым упреком.
— Ну и что же. Разве плохо нам было прошлый раз? — сказал он, смеясь глазами.
— Да-а… а вдруг я… — Галя опустила голову.
— Ну и что? Станешь моей навеки. — Вадим обхватил плечи девушки, повел уступившую к себе на квартиру.
В субботу Галина пришла пораньше и отпустила старика в баню. Он пробыл там долго: была очередь, вода горячая прерывалась неоднократно. Прибежал домой, расстроенный своим долгим отсутствием, виноватый перед Галиной.
Распахнул дверь на кухню и не узнал помещения: посуда, аккуратно расставленная по полкам, блестела отскобленная и начищенная, печь была заново выбелена. Галина домывала пол. Натертый дресвой, он светился, как при покойной жене. Сашка сидел в своем кресле, подвезенный к раскрытой двери комнаты. Увидел деда и закричал:
— Надо, чтобы каждая вещь свое место знала! Большие миски отдельно! Ага? Маленькие тоже. Чугунки в подпечье! Правда, Сашок? Правда! Правда!
— Это что еще за фокусы? Кто вас просил? Да, я задержался, но ведь… — Иван Михалыч хотел возмутиться самовольничанием девушки, но сил не хватило. Опустился на порог и заплакал, причитая:
— Да откуда ты такая взялась, Золушка моя, волшебница? Где, в какой земле уродилась? Теперь таких охотниц за другими грязь вывозить днем с огнем не сыщешь. Поверь мне, старику…
— Уродилась я в деревне, Иван Михалыч. Поэтому мне все не в тягость, а в радость. Знаете, как обрадовалась, когда увидела у вас русскую печь! Сразу маму свою вспомнила. Сейчас пол домою, мы чайку попьем с вами. После бани обязательно надо. Встаньте, пожалуйста, я тут подотру. — Галина подошла к старику и помогла подняться. Под руку проводила ослабевшего к столу, с добела вымытой клеенкой.
— А тут в городе, что ты делаешь? Учишься поди? — спросил Иван Михалыч, почуявший в девушке самую близкую и родную душу.
— Если бы… А то поступала прошлый год и не поступила, — печально вздохнула она. — Лаборанткой устроилась в кабинете истории, у вашего Вадима Иваныча.
— Скажите, Иван Михалыч, а почему Вадим с первой женой разошелся? — вдруг спросила она.
— Да как сказать тебе, милая. Всей правды я не знаю, а врать не хочу. По моему разумению, слишком гордые оба, уступить один другому ни в чем не умели да и не хотели. Вот и не получилась совместная жизнь у них. По правде сказать, Вадим по характеру тоже не подарочек. Один рос да и поздно появился у нас, избаловали мы его. От тебя, милая, скрывать не стану. Только ты ему не передавай этого. Очень прошу тебя. Для твоей пользы говорю это. От чистого сердца. Полюбилась ты мне, как дочка, — признался Иван Михалыч, утирая платком слезы.
— Не передам. Не волнуйтесь, — успокоила его девушка и продолжала спрашивать: — Скажите, а Саша таким родился?
— Таким. Только мы не сразу заметили. В полгодика нам его инвалидность открылась. Чего только ни делали, к кому ни обращались! И к профессорам в Москву и Ленинград возили, и к знахарям-исцелителям мы с маткой ездили с ним. Все без пользы. Каким был, таким остался. И за что нам такое наказание — не знаю. Не грешили особо в жизни, как все другие жили, — и на тебе! — растравил в душе старые раны Иван Михалыч и опять заплакал.
— Да что вы сегодня какой никудышный. Это я виновата, полезла со своими дурацкими вопросами-расспросами, — встревожилась Галина.
— Да нет. С тобой мне хорошо. Есть с кем душеньку отвести. А то все один да один. Не с кем словом перекинуться. С Сашкой, правда, разговариваю. Только это все равно как с самим собой. Сначала я ему свое, потом он мне мое же, — тяжко вздохнул Иван Михалыч и заговорил мечтательно: — Мне бы только настоящей весны дождаться. Когда деревца распустятся, травка зазеленеет. Уеду в родную деревню на недельку и окрепну там. Свой родной воздух поможет. Вольет в меня свежие силенки. Я каждый год туда езжу сил набираться. Здорово помогает! Только прошлый год не ездил. Сын не пустил. Вот и зачах тут. Как-то в этом годе он отнесется к моей поездке. — Голос старика затосковал.
— В этом году обязательно съездите в свою деревню. Мы с Вадимом вас отпустим. Хоть на целый месяц, — заверила старика Галина. И он успокоился. На всякий случай предупредил девушку:
— Только вы об этом, ну, что просился, Вадиму ничего не говорите. Не любит он, когда я про деревню разговор завожу. Не понимает он моей тоски по родной сторонке. Аж побелеет весь. «Нечего тебе там сейчас делать, — закричит. — И здесь, в огороде, можно свежим воздухом дышать»:
— Не волнуйтесь понапрасну. Все обойдется, я вам говорю, — улыбнулась она и стала раскатывать половики на кухне.
В воскресенье вечером Галина пришла к Вадиму перепечатывать исправленную и дополненную диссертацию.
Вкладывая в машинку чистые листы бумаги с копировкой, поинтересовалась:
— Вадим Иваныч, а сколько лет Ивану Михалычу?
— Шестьдесят четыре. А что? — Вадим поднял голову от исчерканной, с вклейками, рукописи, по которой собирался диктовать.
— Да так, ничего. Просто вчера он мне показался таким измученным, нездоровым. На сердце жаловался, — грустно вздохнула Г алина.
— Не обращай внимания. Он любит перед чужими людьми несчастненьким прикинуться, чтобы его пожалели как великого мученика, — поморщился Вадим и шагнул к девушке. — Извини, милая, я совсем забыл поблагодарить за вчерашнее дежурство в моем доме. Спасибо, дорогая. Так меня выручила. Я всю заключительную главу вчера заново написал.
Вадим наклонился и поцеловал Галину в затылок.
— И все-таки твоего папу надо как-то поддержать, позаботиться о его здоровье, — осмелела Галина.
— Я давно его к врачам гоню — не идет. Предпочитает от них подальше держаться, упрямец. Да еще курит, — в голосе Вадима проскользнуло легкое раздражение.
— А по-моему, ему просто свежего воздуха не хватает. Целые дни в такой духотище сидит! — Галине вспомнился тяжелый запах родительского дома Вадима, и она невольно принюхалась к воздуху квартиры — чистому, свежему. Подумала: сам, небось, вон каким дышишь. А ребенок твой!
— Слушай, он тебе про родную деревеньку, богом забытую, ничего не рассказывал? — Вадим зашел с боку стола и внимательно посмотрел в лицо девушки.
— Рассказывал! Надо обязательно отпустить его туда. Пусть отдохнет, — призналась Галина и покраснела, вспомнив, что Иван Михалыч просил держать разговор в тайне от Вадима.
— Ах, вот оно что! Я так и подумал. Любит старик ныть при чужих людях, — взгляд Вадима сделался жестким.
— Во-первых, он не ныл. А во-вторых, я, кажется, не совсем чужая для него. Если, конечно, для тебя что-нибудь значу, — голос девушки задрожал от обиды.
Вадим широко улыбнулся и сказал, как бы сдаваясь, но не совсем:
— Ну, хорошо. Спасибо тебе за откровенное признание. Но поездка отца в деревню будет потом, когда с диссертацией покончим. Договорились?
— Конечно. Он и сам говорит, поедет туда, когда деревья распустятся и травка зазеленеет.
Весна быстро набирала силу. С каждым днем солнышко становилось горячее, вставало все раньше и раньше. Радовался, что перемог зиму, долгую, нудную и теперь целых шесть-семь месяцев ему будет немного легче управляться с Сашкой и по дому.
После ночи, проведенной рядом с внуком в закупоренной комнате, которую, боясь простудить Сашку, проветривал только днем, вывозя его по несколько раз на кухню, в висках Ивана Михалыча стучало как от угара, и он в первую очередь принимался изгонять из себя дурной воздух.
Иван Михалыч стал вывозить Сашку во двор, залитый весенним ярким солнцем.
С сыном он договорился, что поедет на свою родину в двадцатых числах, когда тот из Москвы вернется, после защиты диссертации.
Последние три недели он не заглядывал к отцу, занятый своим научным трудом. Продукты приносила Галина. Когда Вадим уехал «защищаться», она все вечера проводила в доме Ивана Михалыча, и он крепко уверовал, что девушка скоро станет его невесткой.
Из Москвы Вадим позвонил Галине на работу. Перво-наперво спросил, одна ли она в кабинете.
— Одна, — сказала девушка. — Как твои дела?
— Все в порядке. Отныне я кандидат исторических наук. Приеду завтра утром, встречать не надо. Придешь ко мне вечером. Дико соскучился. Поняла?
— Да, — прошептала в трубку Галя, лишившись от радости голоса.
— У меня еще осталось два дня по договоренности с деканом, и мы проведем их вместе. Отпразднуем мою победу на самом высоком уровне. Ну, пока, целую, — Вадим повесил трубку.
Галина едва дождалась окончания рабочего дня и полетела к Ивану Михалычу: не терпелось обрадовать его.
Старику последнее время что-то неможилось, считал дни, оставшиеся до поездки в деревню, где надеялся быстро оздороветь.
Известие об удаче сына и его скором возвращении воспринял как возможность не откладывая, отправиться в деревню.
— Тогда я завтра еду. Поди, справитесь вдвоем тут без меня? — поднял на Галину смутные глаза.
Конечно, справимся. У Вадима два отгульных дня впереди, а там воскресенье еще прибавится. И верно. Поезжайте-ка!
Приехав с вокзала домой, Вадим принял ванну и лег спать, так как ночь провел в общем вагоне. Поднялся в четыре часа и стал готовиться к встрече с Галиной, по которой истосковался.
Это чувство охватило его еще в Москве, и он испугался, потому что связывать свою жизнь с Галиной не входило в его планы, особенно теперь, когда он сделался кандидатом наук.
— Вот черт, надо же так привязаться к ней, — подивился Вадим в досаде на себя.
— Ладно, что-нибудь придумаем. Сейчас главное, увидеть ее.
Зашторил окна до полумрака, зажег свечу в кованом настенном подсвечнике, включил на негромкий звук стерео, накрыл стол, выставил все дорогое и редкое, что сумел купить в Москве.
А Галина не приходила, хотя ее рабочий день давно закончился. Настроение у Вадима испортилось. Ждать девушку стало невмоготу. Теряя самообладание, позвонил в общежитие и попросил вахтершу позвать кого-нибудь из четырнадцатой комнаты, где жила Галина. К телефону подошла ее подруга:
— Это вы, Вадим Иваныч? Приехали? А Галки нету. Она у вашего папы домовничает. Без вас все вечера там пропадала. Утром говорила, что сегодня ночевать останется. Дедушка в деревню собрался на побывку…
— Ну, спасибо. Все ясно. Благодарю за столь подробную информацию, — Вадим положил трубку и взбешенный заметался по квартире. — Выходит, она во все свои личные дела подругу посвящает. И может, не одну. Не умеет держать язык за зубами. А возможно, делает это с умыслом, в расчете, что после этого мне труднее будет с ней порвать? А потом, к чему это самоуправство в чужом доме? Кто ее просил отпускать отца в деревню? Мог бы подождать два дня. Зачем сунулась? Я дурак, жду ее, мучаюсь, а ей, выходит, наплевать на мои чувства. Нет, пора и с этой кончать. Пока совсем не засосало.
На стук двери Галина выбежала в кухню, увидела Вадима и бросилась к нему:
— Пришел? Догадался, что я здесь? Ну, здравствуй. Поздравляю тебя с защитой!
Она обхватила его сильными руками, прижалась. Вадим задохнулся от счастья и понял: они должны быть всегда вместе. Это судьба.
А из комнаты Сашки неслось:
— Никуда она теперь от нас не денется! Папы Вадима будет. Какого рожна ему еще надо?
