«Сегодня, — сказала себе Надя, едва открыв глаза. Это будет уже сегодня!» Чувство радости было таким сильным, что воспринималось как нечто вещественное, заключенное в груди в виде какого-то искристого, прозрачного, приятно покалывающего предмета.
Хотелось двигаться и смеяться. Надя раскачала упругую панцирную сетку кровати и полежала, прислушиваясь к ее мерным, медленно затухающим колебаниям…
В этой вот крохотной комнатке она прожила все свои девятнадцать лет, сначала вдвоем со старшей сестрой, а в последние годы одна. Она внимательно оглядела комнату, словно с нею прощаясь.
Ей захотелось хоть ненадолго для разнообразия вызвать в себе ощущение грусти, но из этого ничего не вышло.
Даже плюшевый облезлый медведь, стойко выдержавший дружбу с обеими сестрами и много лет уже отдыхавший, сидя на шкафу, казалось, понимал, что она лукавит, и смотрел на нее блестящими, веселыми, насмешливыми глазами…
Встав с постели и сбросив ночную рубашку, Надя замерла перед зеркалом. Собственное обнаженное тело очень понравилось ей.
Она видела его как бы со стороны и испытывала к нему нечто похожее на благодарность: за его стройность и красоту. Сверху вниз провела ладонями по груди, животу, бедрам, вспомнила Ивана, смутилась, поспешно накинула халат…
На кухне работали отец и мать. Не хлопотали, не возились по-кухонному, как это бывает обычно, а именно работали — напряженно и торопливо. Отец большим ножом разделывал мясо, мать мяла тесто с такой энергией, что кухонный столик шатался и дребезжал.
Они оба почему-то показались Наде более старыми, чем всегда. Грубые узлы вен синел», на йогах матери, щеки отца дрябловато вздрагивали от усилий, с которыми он орудовал ножом.
Острое, неожиданное чувство жалости к ним и смутной, безотчетной вины перед ними охватило вдруг Надю. Она поцеловала по очереди их обоих, как бы прося прощения за что-то, до боли прикусила губу, удерживая подступившие слезы. Все это длилось лишь несколько минут и без следа исчезло…
— Иван заходил с час назад, — сказала мать. — Соковыжималку принес. Соку ведь нажать обязательно надо.
— А что же меня не разбудили? — возмущенно воскликнула Надя.
— Да я хотела, а он не велел. Пусть спит, сказал. Трудный, мол, день впереди.
— Он просил передать, что, может быть, скоро еще заглянет, — утешительно прогудел отец.
— Может быть? — переспросила Надя и рассмеялась. — Не «может быть», а зайдет обязательно! Вот-вот появиться должен. — Она пристально посмотрела па входную дверь, как бы ожидая, что от этого ее взгляда дверь распахнется. Раздался звонок. — Пожалуйста! — сказала Надя торжествующе и побежала открывать.
Иван пробыл недолго, обговорив с родителями Нади последние подробности предстоящей свадьбы. Надя стояла на пороге кухни, молчала, слушала. Она не хотела вмешиваться в разговор, чтобы без помех смотреть на Ивана.
Ей все нравилось в нем, и это было удивительно. Ей нравились его тусклые, «стального», как она про себя определяла, цвета волосы; короткие, с выпуклыми ногтями пальцы, светлые ресницы; оттопыренные уши и даже то, что он чуть шепелявил, выговаривая согласные…
В конце концов Ивана стало беспокоить ее молчание, он вопросительно взглянул на нее раз, второй, и она ласково ему улыбнулась.
— Как ты думаешь, Надюша, может, не стоит? — вдруг обратился к ней отец.
— Не стоит, так не стоит, — проговорила она рассеянно.
— Как не стоит! — возмутилась мать. — Как же мы в одной-то комнате… Да ты ж, о чем речь, не понимаешь, но глазам вижу! Повторяешь как попугай. Ладно, проводи жениха, ему еще много чего успеть надо. А потом яблок покрупнее набери…
Во дворе было уже жарко, узорчатая тень от листвы шевелилась на каменных плитах дорожки. Казалось, целые полчища неких огромных фантастических насекомых все ползут и ползут куда-то и все остаются на местах. Над головой, как и под ногами, тоже был шевелящийся узор, только не черно-белый, а зелено-голубой.
— Ты полегче с этими хлопотами, — сказала Надя Ивану. — Какую-то соковыжималку с утра пораньше притащил, надо же!
— Мария Сергеевна попросила.
— Просьба тещи закон, да? — рассмеялась Надя. — И все-таки не очень уж усердствуй. Ты вон даже похудел за последние дни. — Она приложила ладонь к его щеке. — Бедняжка…
Во время поцелуя Надя видела в вышине мерно колыхавшуюся темную густую листву, прожилки голубизны в ней, блестки солнца. У нее закружилась голова, воздух стал вдруг особенно расслабляюще душей…
— Иди, — прошептала она. — Иди, иди…
Он зашагал к калитке, и его развалистая походка, и мешковатый костюм, и крупные, загорелые, болтающиеся кисти рук — все это показалось Наде таким до боли близким и родным, что она едва удержалась, чтобы не вернуть его…
Регистрация была назначена на половину третьего, а Наде оставалось еще одно, очень важное дело — получить свадебное платье в магазине для новобрачных. Она быстро позавтракала и отправилась туда.
Полумрак и прохлада магазина, окна которого выходили на север, тишина и малолюдье в нем сразу же настроили Надю на особый, приподнятый лад. Длинными рядами, словно замерев в торжественном ожидании, висели здесь друг против друга черные костюмы и белые свадебные платья.
Костюмы были строги, платья легки, пышны, воздушны. По стенам располагалось множество зеркал, и Надя шла в глубину магазина, многократно в них отражаясь.
Она в последний раз решила примерить платье. Продавщица, девушка одних приблизительно с нею лет, приняла в этом горячее участие: осматривала Надю со всех сторон, одергивала, расправляла, разглаживала материю.
— И все-таки коротковато, — сказала она наконец, закусив губу. — Я ведь тебе и в прошлый раз говорила.
— А по-моему, ничего, сойдет…
— Ты что ж так относишься? — почти с обидой сказала продавщица. — Это, девочка, не на танцы сходить. Это один раз в жизни бывает. Если, конечно, человек хороший попадется. Галь! — крикнула она. — Пойди-ка посмотри.
— Ну конечно, коротко, — уже издалека сказала вторая продавщица, постарше. — Выше щиколотки ведь. Да я сейчас поищу, кажется, где-то было такое же, третий рост.
Другое платье было явно длинным.
— Ну, это нет! — воскликнула продавщица. — Это ж наступить, да и упасть можно, слышала недавно про такой случай. А ты все-таки его бери, подошьешь. Вот до сих нор. — Продавщица присела на корточки, показала. — Минутное ж дело!
Передавая Наде коробку с платьем, она приобняла ее за плечи, шепнула чуть слышно:
— Счастливо тебе…
Домой Надя ехала в переполненном трамвае. Выйдя из трамвая, Надя стала обходить его спереди. Перед ней, горбясь под тяжестью чемодана, семенила маленькая, худенькая женщина.
По привычке Надя посмотрела влево; и вдруг ее словно жаром осыпало: она увидела зеленую квадратную машину, стремительно вырастающую в размерах, и то, что женщина идет прямо под колеса ей.
Надя бросилась вперед, вцепилась в плечо женщины, рванула ее на себя и в сторону. В следующее мгновение она ощутила тупой, оскорбительно грубый толчок. Миг падения был и короток, и долог одновременно. Ей даже почудилось, что не она упала, а мостовая вздыбилась и ударила ее…
Приподнявшись, Надя увидела людей, колеса и радиаторы замерших вокруг машин, масляный блеск разогретого солнцем асфальта, дома, показавшиеся ей очень высокими. Видеть улицу вот так вот, снизу, казалось странным. В этом было что-то от дурного сна…
Она попыталась встать и тут же без всяких затруднений с обыденной, удивившей ее простотой сделала это, выбежала на тротуар и огляделась. Женщина с чемоданом стояла неподалеку, озираясь и часто-часто моргая.
Из зеленого УАЗа, прижавшегося к самой обочине мостовой, выскочил парень в яркой рубашке, крикнул ей что-то неразборчивое и бросился к Наде.
— Ну что, цела? — спросил он с тревогой.
— Как будто, — пробормотала Надя неуверенно.
— Вроде цела, — подтвердил парень, оглядев ее. —- Вот здесь вот немного только…
Надя потрогала пальцем скулу и поморщилась.
— Ничего, ничего, — поспешно сказал парень. — Ссадина небольшая. До свадьбы заживет! А эта курица, ты подумай! — Он оглянулся. — Прямо ведь под машину полезла!
Вокруг них уже толпились.
«Ездят не глядя!..», «Сама виновата, осторожней надо быть!..», «Да нет, это она вот ту тетку из-под колес выдернула!..» — раздавались голоса.
Надя поспешно выбралась из толпы. Нужно было успокоиться, привести себя в порядок, и она села на лавочку в соседнем сквере.
Приложив носовой платок к саднящей щеке, увидела на нем слабый отпечаток крови. «О господи! — подумала она. — Хороша же я буду на свадьбе! Невеста с синяками. Да на свадьбе-то хоть люди свои, объяснить все можно. А на регистрации?! Надо же такому стрястись!
Удачно еще обошлось, а ведь могло быть и гораздо хуже… — Представив себе это, она даже зажмурилась от ужаса. — Ох и дура же я, дура набитая! Зачем соваться было, да еще в такой день?!»
Но потом, по дороге к дому, навязчиво вспоминая случившееся, Надя вдруг поймала себя на мысли, что именно сегодня, повторись все это опять, она вряд ли смогла бы поступить иначе.
