— Любка…ты ли?
— Отец! Что ты здесь делаешь? — встревоженно проговорила девушка, оглядываясь, будто стыдясь чего-то. — Идём, я живу недалеко совсем, нечего тут стоять.
И они пошли по вечерним, городским улицам, старик все дивился, рассматривал, оглядывался, давно он в городе не был.
— Пап, зачем приехал то?
— Так тебя проведать, сунулся в общежитие — нет, — ответил мужчина. — Вот и бегаю весь день по городу, так бы и уехал ни с чем, если бы не люди добрые — адрес подсказали, где работаешь поведали.
— И кто же это? — сузив глаза произнесла девушка.
— Хозяйка твоя, у которой после общежития поселилась, благо адрес в деканате оставила. Кстати, она выписаться просила.
Девушка хмыкнула, ускорив шаг, старик, тяжело дыша, семенил следом.
— Думал не найду тебя, у неё гостинцы все оставил, неудобно как-то стало, подожди, дочка, дай отдышаться.
Остановились, Иван Семенович перевёл дух, а потом внимательно вгляделся в лицо дочери: яркая помада, глаза с пол лица, раскрашены разными красками, короткая юбка…
— Ты зачем учебу бросила, чтобы вот в таком виде перед людьми ходить, меня позорить?
— Я никого не позорю, а уж про тебя здесь никто не знает, — сказала девушка.
— Эх, молодежь, земля круглая — сегодня не знает, а завтра жизнь кого-нибудь и сюда занесёт. Ты где живешь-то?
— Почти пришли, вот дом, — Люба показала на старенький, покосившийся двухэтажный домик на два подъезда. Каким-то чудом сей экспонат ещё сохранился среди чистеньких, новеньких девятиэтажек.
Люба провела отца в коммунальную квартиру на три семьи. Везде стояла грязь, толстым слоем лежала пыль на комоде, подоконник был чем-то вроде обеденного стола, весь в крошках и остатках еды, дочь стояла возле неубранного дивана, воровато задвигая пустую бутылку под него.
— Так, — сказал Иван Семенович, пройдясь по комнатке. — Вот для чего я тебя растил, последнюю копейку вкладывал. О такой жизни ты, видимо, мечтала, уезжая в город, пообещав нам с матерью хорошо учиться?
Люба молчала, уставившись в пол с облупившейся уже краской.
— Собирайся! — скомандовал отец.
— Нет! Никуда я не поеду, что я в вашей деревне забыла?
— А здесь что, лучше? Как мне людям в глаза смотреть если проведают чем моя дочь, отличница, умница, в городе занимается. Выходит, что я людей обманываю, а матери то что прикажешь сказать? — спросил отец, кивая на пустую бутылку.
— Как же по-твоему я должна была прожить на те копейки, что вы мне отправляли. Приехала я в обносках, которые стыдно куда-либо одеть, — говорила Люба, утирая слезы. — Не говори ничего! Я знаю, есть у вас деньги…
Иван Семёнович почесал бороду, присев на край дивана, возраст уже был не тот, чтобы пол дня бегать по городу, и ещё три часа стоять под окнами кафе, в ожидании окончания смены дочери. Стыдно было зайти, сапоги все в грязи, да и одет по-дорожному…
— Любушка, а ты о брате с сестрой подумала, чай тоже учиться хотят, не одна ты в семье…возвращайся в институт, как-нибудь поможем, что же ты с жизнью своею творишь?
— Отец, я начала зарабатывать деньги, оделась, наконец-то не нужно считать ваши копейки! — гордо сказала девушка и осеклась, посмотрев, в наполняющиеся слезами глаза старика.
Мимо вдруг поплыли картинки из детства, вот они сидят у стога сена, он разворачивает свёрток, а там книжки — яркие, красивые, Любке пять, а она уже читает по-слогам, забавно, протяжно…
А вот они идут по деревенской улице, отец держит ее за руку и спрашивает:
— Ты, доченька, кем у нас будешь, когда вырастишь?
— Врачем! — совсем не думая говорит Люба. — Деток буду лечить, хочу, чтобы все были здоровы!
— Хорошее это дело, я буду тобой гордится! …
Последние слова отца эхом отдаются в памяти, она садится рядом, прижимается к его мокрой от слез щеке.
— Прости меня…
— Полно, полно слезы лить, — говорит старик, вздыхая.
— Ты наверное голодный-то с дороги, я сейчас, мигом!
Люба исчезает за дверью, вскоре появляется с тарелкой наваристых щей, накрывает отцу на широком подоконнике, виновато объясняя, что никогда не обедает на общей кухне, с соседями не ладит.
Поужинали молча, все слова были сказаны, каждый размышлял о чем-то своём.
На следующий день Иван Семёнович ушёл рано, на рассвете, Люба ещё крепко спала. Приехав домой, улыбнулся жене, поздоровался с младшими, да ушёл хлопотать по хозяйству.
— Вань, Любка то как? — спросила Прасковья Никитична, догнав мужа.
— Хорошо, учится.
— А на каникулы что не приехала? — не унимается мать.
— Так на работу устроилась, помочь нам, за учебу платить…
***
Спустя неделю, ранним утром скрипнула калитка, послышались шаги во дворе, Семёныч уже не спал, умывался прохладной водой в сенях. Услышав шаги, выглянул — напротив крыльца стояла Люба, в том красивом платье в белый горох, что мать сшила ей ещё перед отъездом в город, любо дорого посмотреть!
— Ну, совсем или погостить, на каникулы?
— На каникулы, отец, — сказала девушка. — Сказали, восстановят, только нужно предметы сдать, что пропустила.
— Это хорошо, ты матери не говори ничего, не расстраивай…ну, чего стоишь, как неродная, проходи в дом! Все ошибаются — главное, уметь свои ошибки признавать и исправлять вовремя!
