Димка спал. Вера Петровна сидела в любимом кресле, вязала, посматривая на часы. Если бы не тревога за дочь, то ей было бы так уютно, под этим старым торшером.
— Не волнуйся за меня, со мной все будет хорошо! – Эту фразу от дочери она слышала очень часто, после того, как Ирине исполнилось шестнадцать лет.
На самом деле, «хорошего» было ничтожно мало: в институте не доучилась, связалась с какими-то финансовыми аферистами, и только чудом не оказалась за решеткой, подолгу не задерживалась ни на одной работе.
Вышла замуж, родился Димка… Через полгода – развод.
Это хорошо? Рука Веры Петровны потянулась к телефону, она взяла его, и… Поняла, что не хочет в очередной раз услышать ту же фразу, сказанную нетрезвым голосом. Ирина была в ресторане, отмечала чей-то день рождения.
В ее комнате не было фотографией отца. Вместо них, на шкафу, среди картонных коробок лежала милицейская фуражка. На нее и посмотрела Вера Петровна. Ее муж – Павел, погиб в «командировке».
С некоторых пор, это слово обрело в стране иной, зловещий смысл. Ирине тогда шел тринадцатый год. Нелегкая жизнь девяностых годов стала для них совсем тяжелой и бедной.
На вокзале, уезжая, Павел, обнимая их, тоже сказал им:
— Не волнуйтесь за меня, со мной все будет хорошо!
Воспоминания прервались, словно испугавшись звуков замка – в тишине они были хорошо слышны. Ирина вернулась домой. Вера Петровна отложила вязанье, вышла в коридор.
— Мама, мне надо очень серьезно с тобой поговорить, — сказала Ирина, обнимая Веру Петровну.
— Димка хорошо поел, но капризничал перед сном…
— Ты у меня молодец, мама! Помогаешь… Поговорим?
— Да. Только тихонько, чтобы Димку не разбудить.
На душе Веры Петровны стало как-то… Тяжелее, чем обычно.
Они сели на диван, в другой комнате, и… Погрузились в молчаливую паузу. Взгляды матери и дочери зацепились друг за друга, секунд на десять, которые показались Вере Петровне целой холодной вечностью. И только часы тикали на стене, напоминая о времени. Глаза дочери стали совсем чужими. Это чувствовалось, но это нельзя было выразить словами…
— Мама, я выхожу замуж, — прервала молчание Ирина, и отвела взгляд.
— Снова? Так быстро? Зачем?
— Затем, мама, что второго такого шанса у меня может и не быть. Если Джошкуну не продлят контракт, то он поедет домой, и я тоже поеду, с ним…
— Погоди? Кому? Джош… Как ты сказала?
— Джошкуну, мама. Он из Турции, у него хорошая богатая семья.
— А как же я? Я… я ведь совсем одна останусь…
— Не переживай. Не одна. Ты будешь с Димкой, потому что… Мама, Джошкун против того, чтобы я ребенка брала с собой… Сказал, что родственники не поймут.
— Ира, пока я ничего не понимаю. Скажи мне яснее…
— Да что тут непонятного, мама? Он женится на мне, но ребенок… .Воспитаешь Димку, мама?
— Это не просто ребенок, Ира. Это твой сын. Ты его совсем не любишь, как и меня?
— Да нет! Я люблю вас, но… Посмотри, как мы живем. Посмотри на древний этот диван, на этот палас. А я буду помогать вам.
— Да, мы живем ужасно, но дело не в диване, и не в паласе. Мы без любви живем.
— Какая любовь? Ты как в школе своей, на уроке. Тебя уже и дети не понимают. Ты им о совести до сих пор рассказываешь? О нравственном выборе, как и мне?
— Надеюсь, что им я лучше рассказываю… Ирка, мне так страшно сейчас…
— Не волнуйся, мама… Все будет хорошо!
— Нет. Ты не понимаешь… Ты ведь сама оказалась сейчас перед таким выбором. И это всегда очень страшно, для человека. Это было страшно для твоего отца, ведь он мог отказаться тогда, у него была возможность.
— Ну и дурак, что не отказался. Был бы живой, дослужился бы, и жили бы мы сейчас…
— Потому и страшный этот выбор, что если он сделан неправильно, то потом не получится хорошо жить. Никогда.
— Прекрати!
— Не кричи. Твой сын спит.
— Мама, я денег принесла, много… Вам. Я поеду, да?
— Ты так торопишься? У тебя дня три есть?
— Есть, конечно… Поеду еще не скоро, да и если контракт продлят…
— Три дня тебе на раздумья, дочь. И чтобы я больше тебя никогда не видела.
— Как не видела? Мама, я буду приезжать, буду помогать вам.
— Мы справимся. Прости, но я не хочу, точнее, не смогу объяснять потом Димке, почему с ним так поступила мать. Он не поймет.
— Вырастет – поймет. Еще и спасибо скажет.
— Три дня. Думай.
Ирина лежала на старой тахте, и думала. Думы были нелегкими. Неожиданно она встала, взяла стул, поставила его рядом со шкафом, встала не него, рукой нащупала фуражку отца, открыла одну из коробок, и положила ее туда. Вернулась в постель. Решение было принято. Быстро.
Вера Петровна лежала и плакала, тихонько. Сдерживала рыдания — боялась разбудить Димку. Задыхалась, вжавшись лицом в подушку. Она так и не могла понять, почему дочь стала такой…
Из Турции Ирина вернулась через пять лет. С Джошкуном она прожила недолго. Скоро ей стало понятно, что любит ее в новой семье лишь старая бабка Фидан, к которой она прибегала поплакать.
Потом… Потом…
Она посылала домой деньги, но переводы возвращались обратно. Вера Петровна не брала трубку, а потом и вовсе стала «недоступной».
— Мне бы Димку теперь побыстрее из приюта забрать, — говорила она старой подруге. – И у меня, наверное, все наладится. Все будет хорошо. Жаль, мама не дождалась меня. Но она мне приснилась, еще там, и снова во сне что-то про законы нравственные говорила, как на уроке. Но более понятным языком. И Димку забрать, просила… Он уже в школу пойдет, в этом году… Так быстро вырос!
