— Зря смеетесь над девушкой, — сказал Максим. – И я могу рассказать о чуде, которое в Рождественскую ночь произошло, только сразу предупреждаю – жестким оно было.
— Мы не смеемся, просто история такая, с юмором, — попытался оправдаться Олег.
— Без юмора она, — сказала Таня, которая и рассказала эту «историю». Сказала, и сама улыбнулась.
— Макс, рассказывай, — попросила я.
И он начал свой рассказ…
— Вам будет несложно представить трех молодых бандитов, которые как в сказке – как на подбор. Один из них был дюже умным, то есть был главным, второй, его Димоном звали – и так — и сяк. А третий — Миха, не то, чтобы совсем дурак… Но соображал медленно. Зато здоровым был! И поехали они вечером, в Сочельник, на своем стареньком «Форде» приключения искать, несмотря на то, что уже вышли из стадии гопников. Катались, в кафешки и бары заскакивали, но денег у них мало было.
Кто-то хихикнул.
— Да, мало. Они ведь молодыми были, поэтому… Не сбивайте меня, пожалуйста, ладно? У вас просто представления такие, неправильные. Очень уж упрощенные, о тех временах.
— Это история о том, как они разбогатели? – спросила Таня.
— Нет. Хотя… Можно и так сказать. Обогатились, но не деньгами. Катались они, катались, и время далеко за полночь перевалило. С Литейного зачем-то на Шпалерную свернули, а на Чайковского Димон голос подал: «Тормози, Миха!» А Миха еще проехал метров тридцать. Тугодум! «Что там, Димон?» – спросил самый умный. «Да… Странное что-то увидел, в переулке». Миха развернулся, на тротуаре, неожиданно лихо, красиво. И вот вышли они, и видят – точно странное… Мужик какой-то на коленях стоит, и в руках что-то держит.
— Где? На улице? – спросила я.
— Нет, в переулке. Бандиты подошли к нему, и видят, что это не мужик, а дед – старый-престарый. И в руках у него – буханка хлеба. И несет он какую-то дичь: «Люба, это тебе, прости меня, кушай хлебушек, прости меня». Он даже не заметил, что к нему подошли. А бандиты еще мало в жизни повидали, и с таким впервые встретились. Смутились они. Димон ногой легонько деда толкнул, и сказал: «Эй, рухлядь! Замерзнешь здесь…» Дед посмотрел на них, а там темно было, только свет в паре окон горел, но разглядели они его глаза, и стало им не по себе. Голубые такие, светлые, ясные то есть… Но поведение… Слова… «Не трогайте Любу, простите ее, пусть она хлебушек кушает!» Ну, они давай его спрашивать, что это за Люба, и как он умудрился с ума сойти.
— Добрые какие-то бандиты, — не удержалась я.
— Молодые, но с понятиями. Не совсем отморозки, — ответил Максим. – Не успели перейти в эту стадию.
— Макс, — произнесла Таня. – Я тебя расколола, главным там – ты был, да? Так подробно все рассказываешь…
— В этом и заключается чудо, — ответил Макс. – Но можно я до конца расскажу?
— Да. Только… неожиданно все это. Ты вроде нормальный человек.
— Полчаса они возле этого старика стояли. Говорили ему, что он адресом ошибся, что на коленях постоять — это в церковь надо, думали, что он пьян, безумен… А он про Любу эту твердил. И узнали они, что это девочка была, лет двенадцати. Женщина шла, упала, а Люба хлеб у нее взяла, и тоже завались с ним, в переулке этом. Лежит и глотает, не прожевывая. У деда бронь была, он музыкантом был классным, хотя потом… Работал. Домой он плелся, и видел все это, и еще несколько человек видели. Это 7 января было. В 1942 году. И когда они накинулись на Любу, он не удержался тоже.
— Как накинулись?
— Как-как… Как могли. Нельзя хлеб воровать. Женщину дети могли ждать. Вы как маленькие… А она им не кричит, а шепчет: «Люба хочет есть, простите Любу», только… Знаете, это уже не ко мне, не смогу объяснить. Пусть Элина пояснит, если захочет. Тут психология. А через пару минут Люба закричала: «Боженька, Богородица, спасите Любу!» Силы на крик появились у нее.
— Спасли? — Таня продолжала задавать вопросы.
— Да. Дед сказал, что как только прокричала она это, так и затихла сразу. И даже улыбка на лице появилась. И лицо красивым стало. А у него самого – в ту ночь, когда мы его встретили, переклинило что-то… Сказал нам, что и ему пора – в последний путь, а Люба эта неожиданно сниться ему стала, и вот не нашел ничего лучшего, как стоять там среди ночи, с хлебом, и с просьбой о прощении. Наверное, он все-таки с ума сошел… Мы его так и не смогли с того места оторвать. Уехали.
— А в чем чудо? – спросил Витя, ухажер Тани.
— А в том, что распалась наша молодая банда, после этого. Не знаю, как остальные, а я в глазах этого деда увидел… Почувствовал… Что мы тут все такие родные друг другу, потому что через предков связаны, бедой той… И как после этого заниматься тем… Смешно, наверное, но я на работу устроился, потом поступил, пусть и заочно… Только для меня это чудом было, настоящим.
— Покажешь место, Макс? – попросила я. — Это ведь недалеко.
— Зачем тебе?
— Не знаю. Цветы положить хочется, или свечу зажечь, Любе. Да и всем… Ты ведь сам сказал – все родными стали. И деду…
— А давайте сейчас сходим? – предложила Таня.
Это был поздний вечер, 7 января, считай, что ночь. И это было давно. То есть тогда, когда я еще не знала, что Рождество – не отмечают, а встречают, в храмах, а потом – празднуют…
А тем вечером…
Макс потом стыдился, что разрыдался в переулке этом, а за ним — мы. Я, Таня, Полина, и еще Ксения была с нами. Ну, для женщин только дай повод поплакать, да? Остальные мужчины — сдержались. Они просто курили, покашливая.
