Ночью Виктор Сергеевич проснулся от тяжелого сна. Самого сна он не помнил. Осталась только тревога, и щемило сердце. Он встал, покурил. Жена спокойно спала. В соседней комнате спали дочка с мужем и внуком.
Виктор Сергеевич лег на правый бок, закрыл глаза, стараясь успокоиться. Ничего, что могло бы вызвать тревогу, не было. Заботливая жена, хорошая дочка. Зять ее любил. Внук всех радовал. Интересная работа. Денег хватало. Никаких угроз ни для него самого, ни для семьи не было.
Виктор Сергеевич постепенно успокоился и заснул. В эту ночь больше он снов не видел.
Утром зазвонил телефон. Виктор Сергеевич умывался и услышал звонок не сразу. В трубке послышался женский голос.
– Извините, что рано звоню. Не разбудила?
– Ничего. На работу собираюсь. Кто это?
– Света. Сестра Марии Петровны. Машенька сегодня ночью умерла.
Света сама удивилась, что назвала сестру по имени-отчеству, а потом как в детстве Машенькой, хотя в доме ее чаще и привычнее звали Машей. Наверно, сначала ее подавила печальная торжественность момента, необходимость сообщить о смерти сестры этому, в общем, малознакомому человеку, а потом она растерялась и назвала сестру детским именем.
В трубке молчали. Только по тяжелому дыханию можно было понять, что женщина всеми силами старается не заплакать. И Виктор Сергеевич молчал, не находя ни слов, ни сил, даже еще толком не понимая, что же она ему сказала.
– Я позвоню днем. Дайте Ваш телефон.
Подошла Лена. У нее всегда была потрясающая интуиция, особенно если это касалось Маши. И сейчас у нее во взгляде было беспокойство.
– Витя, что случилось?
– Машенька умерла.
Они познакомились, когда у них еще не было отчества. И тогда, в юности, когда он за ней ухаживал, и потом во время редких встреч, и в мыслях о ней, которые время от времени посещали его, Виктор Сергеевич всегда называл ее Машенька. Так что, когда женщина назвалась сестрой Марии Петровны, он не сразу сообразил, о ком идет речь. Только услышав о Машеньке, вспомнил ее, но, занятый этим пониманием, не сразу понял, что же она ему сказала. А когда понял, то вспомнил сон, полный трагизма и безысходности.
Машу хоронили на небольшом старом кладбище. Пришло лишь несколько человек: дочка с внуком, Света, бывший муж, Виктор Сергеевич с Леной и три старые женщины, которые оказались ее тетками.
Смерть так изменила Машу, что Виктор Сергеевич ее даже не узнал.
Поздняя осень. На деревьях кое-где еще оставались листья. Из низкого серого неба на ее лицо падали мелкие капли. Света открыла над ней зонтик. Виктор Сергеевич поцеловал ее холодный лоб. Отошел в сторону, закурил.
Застучал молоток, и каждый удар отзывался в сердце. Гроб опустили в могилу. Света оглянулась. Он бросил горсть земли. Дрожали руки.
На могильный холмик положили цветы и медленно пошли в выходу. Света догнала Виктора Сергеевича.
– Маша часто Вас вспоминала. Она хранила Ваши стихи.
Он не ответил. «В юности я часто писал ей стихи. Я любил ее. Для меня она была лучше всех». Он проговорил это про себя. Сказав «была» он вздрогнул и остановился. Света удивленно оглянулась.
Виктор Сергеевич так ничего и не сказал. На поминки он не пошел, сославшись на работу.
Поехал в Сокольники, где они часто гуляли в юности. Бродил по пустынным аллеям. С деревьев, медленно кружась, падали последние листья. Низкое небо наполняло парк серым туманным светом. Он почувствовал себя старым и одиноким. Не стало Машеньки, и оборвалась нить, связывавшая его с юностью. С прекрасным временем счастливой безнадежной любви.
Осень гуляет по парку.
Аллеи пусты и желты.
Бледнеют под светом неярким
Остатки былой красоты
Бродили с тобою когда-то
По этим дорожкам весной.
Эти счастливые даты,
Навечно остались со мной.
Быстро же все пролетело.
А кажется только вчера
Ухаживал я неумело,
Стихи сочинял до утра.
Буду по-прежнему, Маша,
Сюда заходить по весне,
Чтобы как в юности нашей
С тобой посидеть в тишине.
Ему стало вдруг легко и покойно. Он встал и не спеша пошел к выходу. Надо бы все-таки заехать на работу.
Знакомство
Лекция тянется медленно и скучно. Виктор сидит за последним столом. Солнце раскалило раскрытую тетрадь, и он жмурится. С трудом пробиваясь сквозь застоявшийся воздух, доносится голос лектора. Виктору не хочется открывать глаза.
Сегодня весна. Голубое небо и улыбки.
– Маша… Машенька…
Виктор вспомнил, что у него нет ни одной знакомой Маши, и открыл глаза.
Лекция, наконец, кончилась.
Дверь хлопнула, и Виктора охватила жаркая белень дня. Небо, напоенное голубизной, унеслось ввысь. Там, почти невидимые, кружились ласточки. Ветер осторожно трогал молодые ярко зеленые листья. Они просвечивали на солнце.
– Машенька…
Он попытался представить себе эту Машу. Но у него ничего не получилось.
Делать было особенно нечего, и он решил позвонить приятелю.
– Позовите Сашу, пожалуйста – сказал он, когда в трубке ответили.
– Кого-кого?
– Сашу
Через минуту девичий голос ответил:
– Слушаю.
– Сашу позовите, пожалуйста.
– Вы не туда попали. У нас нет Саши. Какой Вам номер нужен?
Виктор назвал номер
– Вы ошиблись, – она назвала номер, отличающийся на единицу.
– Извините.
Напротив у входа в метро продавались фиалки.
– Подождите, не кладите трубку, – почти прокричал Виктор – Девушка, пожалуйста, как Вас зовут.
– Маша.
Она засмеялась и повесила трубку.
Виктор в растерянности слушал гудки, пока какая-то девушка не постучала монеткой в стекло.
– Маша, – сказал он и улыбнулся.
Виктор влюбился. Мир повернулся к нему еще одной гранью. Грань сверкает и влечет как море. Виктор остервенело чертит проект, покупает цветы и глупеет от избытка нового.
Гип-гип, ура!
Ночь рассыпалась звездами, зажглась фонарями и розовыми абажурами.
В раскрытое окно влетает тополиный пух, запах женских волос и далекая мелодия.
Гип-гип, ура! Ура! Ура!
Мы прокричали это приветствие летней ночи, влюбленным, жизни и самим себе. Мы дружим очень давно, еще со школы. Мы с Сашей вместе учимся в институте, в одной группе.
Нам нравится жизнь.
Надо срочно чертить проект. Сессия уже на носу. Но нас тянет на улицу. Весенняя ночь не располагает к учебе.
Мы отправляемся шататься по ночной Москве. Мы идем, обнявшись, и тихо поем;
«Я люблю тебя, жизнь, Что само по себе и не ново…»
В окнах гаснут огни. Редкие машины шуршат по асфальту. Ночь дышит прохладой и пахнет фиалками.
«Я люблю тебя, жизнь, Я люблю тебя снова и снова…»
Девушки проходят, улыбаясь. Они оставляют шелест платья и сияние глаз.
Мы вернулись домой, в комнату с распахнутым окном.
Вместо проекта я пытаюсь написать стихи, но у меня ничего не получается. Сашка смеется надо мной.
«Есть любовь у меня, Жизнь, ты знаешь, что это такое…»
Через несколько часов взойдет солнце. Наступит новый день. Я снова увижу тебя!
Гип-гип, ура!
Осень
Мы идем по парку. Ты рядом, и я счастлив.
Осень. Под ногами шуршат желтые листья.
На московских улицах
Листопад.
Листья кружатся
И летят.
Грусть висит над парками,
Желтизна.
По аллеям плавает
Тишина.
Даже ветер бешеный
Присмирел,
От осенней свежести
Захмелел.
И на тропки узкие,
На кусты
Падают и кружатся
Желтые листы.
После знакомства с тобой я начал писать стихи. Я даже в мыслях разговариваю сам с собой стихами.
Наверно, это плохие стихи, но я все равно их пишу.
Я так люблю тебя. Словами
Поведать не по силам мне.
Лишь взглядом нежным и стихами,
Что пишутся в полночной тьме.
Я действительно пишу их ночами. Я не поэт и поэтом не буду. Я буду инженером. Для меня стихи лишь способ выразить чувства, мою любовь к тебе. Каждая минута, проведенная рядом с тобой, вспоминается мне, как праздник. Но у меня не получается сказать тебе об этом. Сказанные слова кажутся мне слишком громкими, чужими. А в стихах совсем все иначе, легче. Но и стихи я стесняюсь тебе отдать.
Весна
Солнцем, теплом, высоким небом, пьянящим воздухом, бьющимся сердцем, бессонными ночами, сомнениями пришла весна.
Мы все реже видимся. У меня сессия, у тебя какие-то дела.
Пару раз мне удалось сходить с тобой на свиданье. Мы ездили в Сокольники. Проходили к Оленьим прудам. Там было тихо и малолюдно. Я читал тебе стихи. Конечно, не свои. Последнее время я полюбил стихи. Есенин, Симонов, Уткин, Светлов: «Я красивых таких не видел», «Кино в Рязани», «Гренада». Я читал эти стихи, признаваясь тебе в любви. Я так хотел тебя поцеловать, но не решался.
Я провожал тебя домой, а потом шел по ночной Москве. Душа моя пела от счастья.
В последнюю нашу встречу мы с тобой пошли в кино. «Возраст любви». Лолита Торрес пела печальную песню о разбитой любви. Потом я подумал, что это судьба меня предупреждала.
С нами почему-то была твоя подруга Лена. Мне пришлось ее провожать.
Все лето мы не виделись. Сначала уехала ты. А мне только предстояло ехать на практику. Сессия сдана. Делать было нечего. Я слонялся по пустому летнему городу. Ноги сами несли меня к твоему дому. Бродил вокруг, сидел во дворе на скамейке.
Летит тополиный пух. Я люблю это время. Мне нравится этот летний снег. Ветер подхватывает, кружит пушинки, сгребает в сугробы. До чего же красиво! И почему люди не любят тополя?
А от тебя вестей нет. Грустно. Пусто и одиноко.
Осыпает тополь белый пух.
В волосах у неё пушинки.
Как сказать о любви ей вслух,
Чтоб в глазах загорелись смешинки.
Пришел черед уезжать мне. Это было еще тяжелее. Там не было тебя. Не было даже твоего дома и двора. Я написал десяток писем. Ты ответила одним коротким. Наверно, ты была очень занята.
Когда мне трудно,
И ты не рядом,
В мечтах как будто
С твоим я взглядом.
Да, ты постоянно была со мной. В мыслях. И еще маленькая фотография для паспорта, которую я у тебя украл.
С вокзала я сразу поехал к тебе. Дома никого не было. Я сидел во дворе и ел мороженое с хлебом, оставшимся в рюкзаке.
Ты пришла, когда уже стемнело. Тебя провожал какой-то парень. Я сидел на детской площадке. Ты меня не заметила. Вы поцеловались, и ты, помахав ему, убежала в подъезд.
На следующий день я тебе позвонил:
– Здравствуй, я приехал.
– Как съездил?
– Нормально. Ты как?
– Хорошо.
– Когда увидимся?
– Извини, мне сейчас некогда. Позвони на неделе.
Я позвонил через полгода.
Разлука
Эти полгода дорого мне дались.
Первое время я думал только о тебе. Во мне не было обиды. Была только горечь.
«Ну, расстались с тобой, и сидели бы, кажется молча.
Понимали бы трезво, что жизнь еще вся впереди…».
Эти стихи Симонова я повторял постоянно. Но ведь я с тобой не расставался.
Я все время разговаривал с тобой. Но ты этого не знала.
За окном занимается вечер
Снова буду я в мыслях с тобой.
Я устал вспоминать наши встречи
И устал говорить сам с собой.
Я устал. Мне сейчас очень трудно.
На душе пустота, пустота.
Рассветает. Серое утро.
С ним уходит куда-то мечта.
Тебе, Машенька, я благодарен,
Что любовь в моей жизни была.
Ни обид нет, ни слез, ни страданий.
Только счастье, что ты мне дала.
Я, возможно, тебя и забуду,
Только силы где взять позабыть.
Маша, Машенька, видно я буду
С этим счастьем и горечью жить.
Выздоровление
Осенью неожиданно позвонила Лена.
– Говорят, что ты хорошо разбираешься в математике. Ты не мог бы мне помочь?
С этого у меня началась новая жизнь.
Математика ей действительно давалась трудно. Если с производными и интегралами мы разобрались сравнительно быстро, то дифференциальные уравнения вызывали у нее панику. Она никак не могла сосредоточиться.
– Лен, смотри, как просто. Линейное уравнение первого порядка…
– Какого порядка?
– Первого. Слушай внимательно. С разделяющимися переменными…
– Какими переменными?
– Ты будешь слушать? Вот пример. Разделяем переменные.
– Как разделяем?
– Смотри и слушай. Просто: x к x, y к y.
– Тебе нравится «Письмо к женщине»: «Вы помните, Вы все, конечно, помните»?
– Нравится. Не отвлекайся, пожалуйста.
– А все-таки стихи намного лучше математики. «Я помню чудное мгновенье» – это не твои дурацкие уравнения.
И так каждый раз.
Как-то она прервала мои мучения: «Я устала. Пригласил бы ты меня лучше в кино».
После кино я ее провожал. А она симпатичная. Не дается ей математика, ну и ладно. Ведь миллионы живут без нее и неплохо себя чувствуют. И чего она уперлась? Все учит, да учит.
На следующий день я снова зашел к Лене.
– Хорошо. Давай я тебе все сам решу.
– Спасибо. Не нужна мне математика. Я же химик-технолог. А ты знаешь, что такое сложный эфир или гидролиз?
– Не знаю и знать не хочу. С меня хватит АШ-два-О.
– Я то же знаю, сколько будет дважды два. Тебе не нужна химия, а я не хочу знать эту скучную математику. Нам с тобой нравятся хорошие стихи. Ты ведь пишешь стихи?
– С чего это ты взяла?
– Знаю, и всё. Почитал бы.
– У меня плохие стихи. Они узкого назначения.
– Я знаю. Всё о ней страдаешь.
Я промолчал.
– Посмотри на меня. Ведь я красивая. Не хуже Машки. А ты на мои ножки поглядывал.
Она вытянула ножку в блестящем чулке и покрутила туфелькой.
– Тебя нравятся мои волосы?
Она пододвинулась вплотную ко мне. От ее волос пахнуло каким-то волшебным ароматом. Она коснулась грудью моего плеча. В вырезе кофточки показалось что-то розовое кружевное.
Я поцеловал её. Она ответила.
Больше мы математикой не занимались.
С этого началось мое выздоровление.
Я собрал свои стихи, вложил в конверт и отправил Маше.
Всё – нет больше ни Маши, ни стихов.
С Леной мы виделись ежедневно. Мы не говорили больше ни о математике, ни о химии. Мы говорили о стихах и любви. А стихи я больше не писал. Пока.
Я все реже вспоминал Машеньку. Мне она больше не снилась. Я думал, что все прошло навсегда и бесследно. Как же я был наивен! От этого нет лекарства. Первая любовь остается навсегда. Да и стихами стоит только заболеть и возврата к «здоровой» жизни нет.
– Она тебя никогда не любила. Так что не страдай. Первое время ты ей нравился. Она рассказывала, какой ты интересный, внимательный, как красиво ухаживаешь. Я даже ей завидовала. Потом у нее появился другой парень, и все кончилось. А ты ничего не чувствовал.
Да, я ничего не чувствовал. Любовь слепа и глуха.
– Ты мне сразу понравился. Еще когда меня из кино провожал. Ты же тогда не знал, где я живу. Вот и вела тебя кружным путем, да шла медленно. Ты злился, а я веселилась. Как хорошо, что я тогда пошла с вами в кино.
Все-таки я позвонил Маше.
– Здравствуй, Машенька.
– Привет! Где так долго пропадал? Почему не звонил?
– Некогда было. Дел много.
– Я было беспокоиться начала. Что за странное письмо ты прислал?
– Так, ерунда. Порви и выброси.
– Зачем же. Мне даже понравилось. Это действительно ты писал?
– Дурью маялся.
– Как у тебя с Леной? Она от тебя в восторге.
– Нормально. В кино ходим.
– Только в Сокольники не ходите.
– Мы в другом парке гуляем. Будь здорова.
– И ты не хворай.
Летом я опять уехал на практику.
Мы с Сашкой попали на Уралмаш. Завод поразил нас. Огромные цеха. Широкая улица, по которой между цехами ездят троллейбусы.
Мы работали в механическом цеху. Я на токарном станке, Сашка – на фрезерном. Нам очень нравилось. Первое время было тяжеловато. Особенно в ночную смену, но потом привыкли.
Закрепляешь в суппорте черную заготовку, из-под резца вьётся стружка, а потом снимаешь еще теплую блестящую деталь и держишь ее в руках, как малое дитё.
На правах старого друга Сашка был не в меру любопытен.
– Ты совсем с Машей расстался?
– Совсем.
– Ну и дурак! Такую девушку упустил!
– Отстань. Не твое дело.
– Дурак, ты и есть дурак. Подумаешь, «Она другого полюбила». А ты где был? Что нюни распустил? Бороться надо было.
– Не умею я бороться. Не могу.
– Значит не любил.
– Хватит. С этим покончено.
– Почему я, твой друг, должен узнавать о твоих преступлениях окольными путями? Лена, конечно, симпатичная девушка. Но не Маша. Ты как с ней: на время или…
– Вернусь с практики – поженимся. Уже заявление подали. К приезду как раз срок подойдет. Ты никуда не смывайся. Свидетелем будешь.
– Ладно. Дело твое. Буду.
Мы с Леной писали друг другу письма.
Она писала подробно обо всем: что делала, как спала, что ела, что видела, с кем общалась, о чем говорила. В одном письме написала: «Машка о тебе спрашивала, но я ей объяснила, что не ее это теперь дело. Я, конечно, зря показала ей твое письмо. Похвастаться захотелось».
Не нужно было этого писать. В ту ночь мне приснилась Машенька. Мы гуляли в Сокольниках. Я держал ее за руку и был счастлив. Во сне я написал прекрасные стихи, но утром вспомнить не смог.
В этот вечер Машенька долго не могла заснуть. Утром она проснулась со следами слез.
Я отвечал коротко. Мол, все в порядке, жив, здоров, скучаю, скоро приеду. На последнее письмо я не ответил.
На вокзале Лена меня встречала.
Новая жизнь
Через месяц мы поженились. Был жаркий душный август. Из-за жары на деревьях до срока пожелтели листья.
Свадьбы у нас не было. Расписались и на следующий день уехали в Крым.
Тихая солнечная погода, теплое море, много фруктов и мало людей. Лена раньше была в Крыму, а я попал туда впервые.
Для меня все было новым. До этого я никогда не был на море. Видел только на фотографиях и картинах Айвазовского. Но оно оказалось совсем другим. Или мне просто повезло, но все две недели, что мы провели в Крыму, оно было спокойным.
Сначала мы жили в Ялте. Лена сказала, что тот, кто не был в Ялте, не был в Крыму. Я не спорил. Лене виднее. Меня привлекал не столько город или пляж, сколько море и горы. Мне почему-то казалось, что на пляже не море. Просто соленая вода. А море это там, далеко, где катера и пароходы, где огромное синее пространство. Бескрайность, которую можно увидеть только поднявшись повыше.
Мы гуляли в Приморском парке, садились на скамейку и смотрели на море. Оно завораживало.
К горам Лена была равнодушна. А я полюбил их в первого взгляда. Они притягивали меня так же, как и море. Их величественность не давила. Они были спокойны, уверены и обстоятельны, как мастеровой человек, умеющий выполнять и ценить свою работу.
А потом мы перебрались в небольшой поселок Кацивели. Нам удалось снять небольшой домик, скорее сарайчик, на берегу моря. Вечерами мы открывали окно и слушали прибой и звон цикад.
Так мне и запомнился Крым: завораживающий шум прибоя и цикады.
На следующий год произошло два важных события: я окончил институт, Лена родила дочку. Дочку мы назвали Надей, Надеждой. Так захотела Лена. Лена совсем уматывалась с дочкой. Надя капризничала, спала плохо, по ночам часто плакала. После работы я брал коляску и шел с дочкой гулять. А вечером стирал пеленки. В это время Лена отсыпалась. Меня она жалела и по ночам с плачущей Наденькой уходила на кухню. Все-таки утром мне надо было идти на работу.
После окончания института по распределению я попал в конструкторское бюро. Работа мне нравилась. Когда на кульмане рождается будущая машина, это очень интересно. Представляешь, как она будет выглядеть – красивая, элегантная, четко и споро делающая свое дело. Меня это завораживало.
Первое время я выполнял чертежи только узлов по готовым эскизам. Это была хорошая и необходимая школа. Сначала я безропотно повторял чужие мысли. Потом стал вносить что-то свое. В первый раз мне, как бы это сказать, дали по шее, поставил на место. Во второй раз мне удалось доказать, что мой вариант лучше.
После этого мне доверили проектировать пусть не очень сложный, но зато свой станок. Я читал справочники, искал аналоги, сидел в библиотеке. Дома я говорил только о своем станке. Я им гордился. До тех пор, пока не увидел его в металле. Станок, конечно, работал, выполнял то, что ему было предписано. Но бедняга, выглядел он как какой-то уродец. Мне его было жалко, а за себя стыдно.
Маша вышла замуж
Через полгода Машенька вышла замуж.
Лена, видимо, знала об этом давно, но почему-то молчала. Я был в командировке на заводе, где изготавливали по нашим чертежам опытный образец станка. Того самого, в узлы которого я вносил изменения. Работы было много, и вечером я позвонил домой сказать, что возможно мне придется задержаться. Хорошо, что не успел сказать. Лена рассказывала, что Надюшка уже садится, что у нее прорезался третий зубик, а потом вдруг без всякого перехода – Машка замуж выходит, я у нее свидетельницей буду.
Почему-то у меня сжалось сердце, и я ответил не сразу.
– Когда свадьба?
– В субботу. Что это ты разволновался? На свадьбу успеешь?
– Не знаю. Работы много.
До субботы оставалось два дня.
Ночью я спал плохо. Ехать – не ехать. Я обманывал себя. Где-то в глубине души, где-то очень глубоко у меня была еще надежда. Неизвестно на что. Просто надежда. Она согревала. Я мог если не мечтать, то сладко вспоминать.
Нет, не поеду. Работы много. С этим я успокоился и уснул.
Утром пошел к главному конструктору: «Николай Иванович, мне надо срочно лететь домой. Помогите управиться до субботы».
Он дал мне в помощь двух толковых ребят, и мы успели.
В гостиницу вернулся поздно вечером. Поездом я не успевал.
Рано утром в субботу уже был в аэропорту. Билетов не было. Вот и проблема решилась сама собой. Чего торопился? Пустые хлопоты.
Я бродил по вокзалу. Люди вокруг что-то говорили, куда-то шли. Диктор объявлял посадку.
Нет, надо что-то делать. Что? Не знаю, но надо.
Кто-то меня толкнул, или я толкнул: «Извините». Оглянулся. Передо мной стояла девушка изумительной красоты. Высокая, стройная, черноволосая строго смотрела на меня. Я еще раз извинился, и уже было повернулся, чтобы уйти, когда сообразил, что на ней лётная форма.
– Вы моя судьба. От Вас зависит, уж не знаю что: счастье или несчастье. Но зависит только от Вас. Помогите мне, пожалуйста. На Москву билетов нет, а мне сегодня обязательно надо быть там. Моя несостоявшаяся невеста замуж выходит.
Она провела меня в самолет, усадила на откидное сиденье, велела сидеть тихо и не высовываться. Через три часа самолет приземлился в Домодедово.
Стоял пасмурный мокрый март. Низкое серое небо. Изредка моросил дождь. Снег осел, и грязь, накопившаяся за зиму, бесстыдно показала себя людям.
Машенька с мужем встречала всех в дверях комнаты. Она расцеловалась с Леной. Мельком, но пристально взглянула мне в глаза.
– Петр, – представила она невысокого плотного парня, одетого в строгий черный костюм. Я пожал ему руку, что-то сказал, приличествующее случаю. Это был не тот парень, из-за которого так резко изменилась моя жизнь.
Ко мне подошла Машина мама – Валентина Петровна
– Давно тебя не видела. Как живешь, Витя?
– Нормально. Женился.
– Да уж слышала, знаю.
– Дочка растет, Наденька. Вы-то как?
– Что я, жива. Видишь, Машу замуж выдаю.
Она вздохнула.
Машенька сидела во главе стола рядом с мужем. Петр сидел с серьезным видом, явно не зная, как себя вести. Машенька наоборот была весела, часто смеялась.
Поднимали тосты, кричали «Горько!». Машенька вставала, протягивала руку Петру. При поцелуе она глаза не закрывала.
Дошла очередь до нас с Леной. Я пожелал молодым счастья. Лена крикнула «Горько!». Лена была весела, часто шутила, громко говорила и смеялась. А под столом крепко держала мою руку и изредка пожимала ее.
У меня было странное чувство плохого спектакля. Мне казалось все это надуманным, искусственным, не настоящим. И веселье Машеньки, и шутки Лены. Во всем чувствовалась какая-то напряженность.
Стали танцевать. Мы с Леной немного потанцевали и снова сели за стол. Потом к нам подошла Машенька: «Леночка, я немного потанцую с Виктором?».
Машенька танцевала, демонстративно отстранившись, глядя в сторону. Но в какой-то момент вдруг прижалась, посмотрела в глаза и шепнула: «Не обиделся бы тогда, и они гуляли бы на нашей свадьбе». Я не ответил. Мы не дотанцевали.
Маша подошла к Лене: «Забирай своего благоверного в целости и сохранности».
Я пытался сохранить безразличный вид. В душе все клокотало. Мне нестерпимо хотелось ударить Машу. Или зареветь. Взвыть.
Может это вырвалось невольно
Из твоей израненной души,
Только больно, знаешь, очень больно.
Так мне больно, хоть навзрыд кричи.
Но не закричу и не заплачу.
Нет уж слез во мне давным-давно.
Позабуду, сплюну на удачу.
И поверь, мне станет все равно.
Все давно уже перегорело:
Как любил, стихи тебе писал.
Черной птицей счастье улетело
И в тумане след ее пропал.
Вроде ничего и не случилось,
Буду я теперь спокойно спать,
Только бы ты вновь мне не приснилась,
Только б мне во сне не зарыдать.
Женская интуиция Лену не подвела, и она стала собираться.
– Мы пойдем. Извини, Маша, Надю кормить пора.
После этого я не слышал о Машеньке больше года. Как-то осенью за ужином Лена вдруг сказала: «Развелась твоя Машка. И года не прожили. Я ей сразу сказала: «Не твое это. Пустой номер». И мать с сестрой ей так же говорили. Разве она кого послушает. Да и не любила она его. Подобрала где-то. Пожалела. Только жалость – не любовь».
Я пошел курить на балкон.
– Эх, ты! Дурак ты, а не мужик. Ничего ты не понял: «Ах, Машенька!». Все слезы лил вперемежку с соплями, да стихами разбавлял. А того не знал, что это Машка сама меня к тебе подослала. Пойди, мол, успокой этого неврастеника. И в кино специально позвала, чтобы ты меня провожать пошел и не мешал ей на свиданье побежать.
Пожалела я тебя. А потом посмотрела: ничего вроде мужик, подойдет. Тебя соблазнить ничего не стоило. Ты все всерьез принимал. Математике меня учил, старался. Я тогда специально кофточку такую надела, что расстегивается легко. А ты все математика, да формулы. Пока я сама пуговичку не расстегнула. Лифчик тебе показала, ножкой покрутила, ты и поплыл. Всё, моё. Не отдам. Машка поздно сообразила. Думаешь, я ничего не поняла тогда на свадьбе. Да у нее на лице все было большими буквами написано. Она вернуть тебя хотела, да опоздала. И поделом ей. А то подумаешь, принцесса. И то ей, и это. Хватит, утрись, принцесса, и успокойся.
Слово ей явно понравилось, и она жестко, по слогам повторила: «Пры-цэс-са».
– Так что не переживай. Живем и будем жить. Дочка у нас. Я тебе жена верная. Все у нас хорошо. А что было, так давно и не правда.
Последняя встреча
Прошло шесть лет. Мы с Леной работаем. Я – в КБ. Уже ведущий инженер. Теперь занимаюсь прочностными расчетами. Дочка подрастает. Скоро в школу пойдет. Страдания мои где-то далеко, за поворотом. Давно это было. Маша вроде и не вспоминается.
Да, вроде. Но вспоминается.
Неожиданно мне стала сниться Маша. Она приходила под утро, и проснувшись, я сразу вспоминал сон. Маша стояла на аллее в Сокольниках и издали махала мне рукой с букетиком фиалок. Цветов я, конечно, не видел, но знал, что это фиалки. Весной я часто дарил ей букетики этих тихих скромных цветов. Фиалки продавали у метро испуганные тетки. Они боялись милиционеров.
На третий раз я ей позвонил.
–Ты?
– Я.
Мы оба молчали.
Она повесила трубку.
Сны прекратились. Осталась только задумчивость в душе. Вскоре и это прошло.
Через месяц, полтора мне опять приснилась Маша. Опять Сокольники и фиалки. Я съездил в Сокольники, побродил по аллеям, дошел до любимых когда-то нами Оленьих прудов. В будни там было тихо. Только редкие бабушки да молодые мамаши с колясками.
Ночью Маша махала мне фиалками и что-то кричала. Наверно, звала.
Днем я позвонил.
– Ты.
В этот раз она не спрашивала. Просто сказала. Она знала, что это я.
– Приходи в Сокольники.
– Я уже там.
У метро купил фиалки. Маша ждала у входа.
Неожиданно мне стало грустно. Закололо сердце.
Мы медленно пошли вглубь парка. Шли рядом, не касаясь друг друга, как когда-то в юности.
– Ты прости меня. Последнее время постоянно думаю о тебе.
– Ты мне снилась. И во сне звала меня.
– Знаю. Ты мне тоже снился, но всегда куда-то уходил.
Мы сели на скамейку. Молчали.
– Глупо все получилось. В юности кажется, что вся жизнь впереди. И столько ошибок наделаешь. Виновата я перед тобой, а перед собой еще больше.
– Я очень любил тебя. И сейчас люблю. Но уже по-другому. Тогда душа пела, я был счастлив, и все вокруг светилось. Потом боль, чернота. Это все ушло, и осталась нежность. Нежность и радость, что ты была, что ты есть.
– Ты для меня самый дорогой человек. Ты всегда со мной.
– Машенька …
Я обнял ее, целовал лицо, волосы, губы. Мы долго сидели, тесно прижавшись, и молчали.
Неожиданно она вздрогнула, резко отодвинулась.
– Спасибо, что пришел. Я тебя попрощаться звала. Через месяц я выхожу замуж. Теперь уже всерьез. Больше мы с тобой так не увидимся. Прощай, Витенька. Пиши стихи Леночке. Пусть спит спокойно. Нехорошо у подруг мужей отбивать.
– Но…
– Никаких но. Ты не муж был, а так, ухажер, математик-рифмоплет несчастный, воздыхатель. Ведь я ей сама преподнесла тебя на блюдечке, да еще ленточкой для красоты обвязала. Дура была, такой и осталась.
Мы простились с тобою теперь навсегда,
И мой сон ты уже никогда не встревожишь.
Всё. В душе догорела, пропала звезда.
И зажечь ее вновь никогда ты не сможешь.
Да и я не зажгу. Ни зачем не любя.
Только память останется тянущей болью,
Я забуду весну, позабуду тебя,
И прощусь навсегда и с тобой, и с любовью.
Не вернется весна к нам с тобой никогда,
Те фиалки засохнут в стеклянном стакане.
Догорела любовь, без огня, без следа.
И привыкну в душе я потом к этой ране.
Но когда станет больно осенней порой,
Когда сердце сожмется тяжелою мукой,
Я во сне полечу на свиданье с тобой,
И заплачу тогда над печальной разлукой.
Больше наедине мы не виделись. На дни рождения Лены и Маши мы ходили друг к другу в гости с женами и мужьями. И ни разу я с Машей больше не танцевал.
Маша развелась через пять лет, родив дочку. С Леной они перезванивались, но виделись редко.
Через тридцать лет был тяжелый сон и утренний звонок Светы.
Tags: ПрозаProject: poldenAuthor: Летин А.
