Дозвониться Марии мне удалось только с пятой попытки. Перед этим я долго разговаривала с её матерью, которая пришла ко мне на консультацию. Марии – двадцать два года, она уже взрослая, но не совсем самостоятельная. Была не совсем самостоятельной. В этом нет ничего странного и плохого – сам процесс очень индивидуален, и во многом зависит и от родителей.
Но маме Марии, когда сидела в кресле, и вытирала глаза платком, надо было решить совсем другую задачу – вернуть Марию домой. Мама выглядела очень напуганной – единственная дочь ушла из дому, а ещё маме было очень стыдно, поскольку они с мужем очень средств и сил вложили в воспитание Марии.
А она ушла от них в центр реабилитации, в котором оказываются женщины, попавшие в трудные и страшные жизненные обстоятельства. Их дочь теперь вместе с жертвами насилия, и…
— За что? За что она так с нами? – спрашивала меня мама Марии, держа в руках письмо, которая дочь оставила дома на кухонном столе.
— Она пишет, что вы много раз говорили ей — «уматывай из дома», вы ведь сами прочитали мне письмо только что…
— Как она не понимает, что я это говорила любя, ради её пользы? Это просто слова. Неужели так трудно понять это?
— Простите, но любовь – не понимают, она в этом не нуждается. Её чувствуют. А когда, по её словам – каждый день дома скандалы, то о какой любви можно говорить?
— Так я ругалась с ней, чтобы у неё все было хорошо потом. Я воспитывала её. Не хотела, чтобы она время впустую с детства проводила. У меня очень бедная семья была, отец выпивал. Я помню, что это такое. Не хотела, чтобы так было у моей дочери. Потом ведь оценит?
— Когда потом? Ей уже за двадцать лет, а счастливые дни она может пересчитать по пальцам, да и те больше с бабушкой связаны, с поездками к ней. Она устала ждать этого «хорошо», и испугалась, что не выдержит дальше. Посмотрите ещё раз: она ведь всё вам объяснила сама. Вы говорите, что вырвались из бедности, но почему ваша дочь ощущает себя какой-то золушкой, уж простите за это сравнение.
— Знаете, сколько репетиторы стоят? А сколько мы выложили, чтобы её в институт подготовить? Почему она сама работать не пошла, как другие студенты? Да, мы её не баловали, но мы и себя с мужем не баловали. Мы разумно распоряжались деньгами – на отдых, на покупку дома. Откуда у неё такая неблагодарность? Почему я только себя должна теперь чувствовать виноватой?
— Извините, но когда вы взрослой дочери отсчитываете мелочь, на дорогу и пару бутербродов, каждый день, как ребенку, в школу, когда водите её в магазин, чтобы выбрать что подешевле, что вам понравится, то… Наверное, она переживала то, что и вы в детстве… А работать она не может. И обо всем этом она тоже написала – не справляется с учебой. А заочно вы ей запретили учиться. И ещё, почему она в письме только к вам обращается? Нет ни одного упоминания об отце.
— Он у нас слишком мягкий. Я её воспитанием занималась. А он весь в своей работе всегда. А что?
— Ничего. Когда пишут такие письма, то всё важное вспоминают. Вот меня и удивило, что слова «папа» в нём нет. Совсем. Словно и в жизни не было. Вам не страшно?
— Страшно. Я за неё волнуюсь, что с ней будет теперь? Поговорите с ней, пусть домой возвращается… Я прощу её. И постараюсь не ругаться.
— Вы готовы пойти на то, чтобы она ушла из этого института? Она не хочет в нём учиться, не хочет потом работать по этой специальности.
— Может, вы её убедите в том, что ей надо доучиться?
— Зачем?
— Мы столько средств вложили…
И так далее, и тому подобное. Долгий разговор. Я взяла номер Марии, и дозвонилась до неё. И был ещё один разговор.
— Мне надо было уйти, хоть куда-нибудь. Я не могу с ними. С детства не могу, но долго терпела. Я бы и сейчас терпела, но не получается уже. Они на меня смотрят… Как на акции. Каждый день сверяют курс – вверх я иду или вниз. Если вниз, по их мнению, то… Меня перестали наказывать ремнем в восемнадцать лет, понимаете, что это такое? Мама вам про много средств говорила? Ей обидно, что она теперь себя банкротом ощущает, я её понимаю. Но пусть поймет, что я ушла для того, чтобы выжить. У меня психика перестала всё это выдерживать. Мама не изменится уже. У неё свой, четко выстроенный мир. И вы не очень ей верьте… В этой ситуации она больше всего боится сплетен, соседских взглядов. Если на неё начнут показывать пальцем, и говорить, что это у неё дочь ушла. А я ушла из дома, чтобы не сойти с ума, а маме передайте, что всё у меня теперь хорошо будет.
— Маша, может, вы всё-таки попробуете поговорить с ней? Давайте у меня, то есть при свидетелях?
— Да, можно попробовать. Через месяц примерно, не раньше. Пока не могу. И скажите ей ещё, чтобы она не приезжала сюда. Я давно уже совершеннолетняя. А она людей полицией пугает. Я тут по доброй воле.
— Хорошо, созвонимся тогда. Передам обязательно.
Прошел месяц. Мы сидели у меня в кабинете, и ждали Машу, она запаздывала. А когда приехала, и мы стали беседовать, то через пять минут её мама накинулась на неё с кулаками. Когда я стала её оттаскивать, досталось и мне, случайно. А Маша выбежала в слезах из кабинета. Дозвониться ей я больше не смогла – она сменила номер.
