Соседка Ирина – заикается. Не очень сильно, но стоит ей только разволноваться… Два года назад мы вместе с ней Новый год встречали, она меня позвала, сказав, что не хочет одна праздновать, а муж уехал к свекрови заболевшей. Мне не привык праздновать одной, но я пошла к Ирине — она из тех людей, которых светлыми называют.
Пробили куранты, мы выпили шампанского, немного поели, а потом разговорились. В телевизоре раскрывали рты «звезды», но звук был убавлен до минимума, за окном – хлопали фейерверки, а по лестнице беспрерывно сновали шумные компании.
А мы болтали, сначала ни о чем, по сути, а потом как-то пустились в воспоминания. Я о своём, а она о своём… Простите, но заикание её передавать словами не буду. Ни к чему это.
— А правда, что заикание не лечится? — неожиданно спросила она.
— Лечится, но это настолько индивидуальный дефект, что одни люди поддаются лечению, а другие… От причины многое зависит. Оно у тебя с детства? Собака напугала?
— Нет. Меня в детстве водили к логопеду, но… Врач сказала, что само пройдет, да только не проходит.
— Сильно мешает?
— Уже не очень. Раньше – сильно. Школа, сама понимаешь, как там к таким относятся. Тебя к доске вызывают, устно отвечать, а весь класс уже к потехе готовиться. И начиналась пытка. Я вот сейчас думаю – ведь знали учителя всё, знали, неужели не могли меня реже вызывать? Или после урока?
— Ой, Ир, всё так, но… Может они таким суровым методом закаливали тебя? Но ты не ответила, с какого момента ты стала заикаться?
— Мне стыдно. – На её голубых глазюках появились слезы. – Просто стыдно.
— Не хочешь — не говори, не надо, успокойся только.
Но было уже поздно. Она разрыдалась, проплакалась. И рассказала мне свою историю.
— Мне стыдно говорить людям правду, меня ведь столько раз в жизни про эту чёртову собаку спрашивали. Не было никакой собаки. Это…
— Успокойся, ну пожалуйста… — Я погладила её по голове.
— Мама это была.
— Мама? Она тебя била?
— Нет, никогда. Но лучше бы била, я не знаю… не знаю с чего она решила так меня воспитывать, когда я проказничала. Может, ей подсказал кто?
— Так что она делала?
— Ничего. Она открывала нижние полки серванта, и говорила мне: «Собирай вещи, я тебя в детский дом отведу, будешь там жить. Мне такая дочь не нужна». Понимаешь?
— Понимаю. А ты…
— А я всё всерьез воспринимала, я уже знала, что есть такие дома, где живут дети, без родителей. И я очень медленно доставала каждую свою вещь – кофточки, колготки, чтобы подольше побыть дома, понимаешь? Мне становилось очень страшно. А внутри были такие ощущения, что не передать, они душили, но плакать я не могла.
— Это разово было?
— Нет, она говорила, что на этот раз прощает меня, что я могу еще пожить дома, но если… А это «если» – иногда случалось, и пытка эта начиналась снова. А однажды я проснулась, после кошмаров, в которых я была одна в пустом доме, очень напуганная, проснулась, и… Что-то сказала маме, и поняла, что со мной что-то не то происходит. Так я и стала заикаться.
— Мама знает об этой причине? Ты ей рассказывала?
— Нет. Она меня ведь любила, и я её любила. Да и сейчас люблю. Она перепугалась, даже скорую вызвала. Врач приехала поговорила со мной, про собаку спросила. Не пугала ли она меня? А мама… Ей и в голову прийти, что это из-за неё. Я ведь внешне вида не подавала. Только краснела, да губы тряслись. Пока вещи собирала.
Потом, уже после новогодних каникул, я стала обзванивать знакомых, мы даже какого-то чудо-специалиста отыскали, но… Ирина по-прежнему заикается, особенно когда волнуются. У неё, к счастью, хороший муж. Старается не давать ей поводов для волнения.
