С войны Иван Касимов вернулся контуженным. Больше двух лет пролежал в госпитале, и когда выписался, то в деревню ехать ему было уже незачем.
Мать умерла еще во время войны. Жена, не дождавшись его, вышла замуж и уехала куда-то на Север. Поэтому Иван остался в уральском городке работать при госпитале.
Война хоть и медленно, все же отпускала. И все чаще стал Касимов подумывать о своей деревне, о родных местах.
Жила в деревне тетка, последняя тропинка к родным местам. И решил Иван проведать ее. Отпуск пал на июль — самое благодатное время в году. Двух недель вполне хватало и на дорогу и чтобы погостить у родни.
К этому времени Иван подкопил деньжонок. Купил подарки. И поехал. И на сердце у него было легко и по-веселому беспокойно.
От станции до деревни пять километров. Иван шел не спеша. Дышал глубоко, чувствуя, как живительной струей льется в ввалившуюся грудь родной воздух.
Тетка была на огороде. Старый, с седой мордой, пес лениво брехнул несколько раз и замолк, выжидательно поглядывая на Ивана остановившегося в калитке. Тетка выпрямилась, открыв спокойное лицо, и, подслеповато щурясь, спросила:
— Кто это?
— А ты иди сюда, может, и признаешь, — тая улыбку в бороде, сказал Иван.
Тетка подошла к нему. Склонив голову набок, вдумчиво присмотрелась.
— Чего-то не угадаю… Кого тебе?
— А я так и знал, что не угадаешь, — засмеялся Иван и тут же открылся, уж больно хотелось ему поразить тетку: — Иван я, племянник твой… Касимов!
— Ванюшка? — не веря, протянула тетка и отмахнулась рукой: — Да ну-ко тебя. Чего уж не дело-то несешь!
— Да верно! Я это, теть Паша, — еще больше чувствуя прилив веселья, сказал Иван и засмеялся, видя, как вытягивается теткино лицо.
— Ванюшка, — уже просто произнесла это имя тетка и заплакала.— Не пожалела тебя жизнь-то. Эк разделала…
— Ничего… Еще поживем, — бодрясь, ответил Иван.
Тетка беззастенчиво, как это умеют делать деревенские старые люди, с грубой откровенностью рассматривала его синие шрамы, подбитую сединой бороду, втянутые щеки.
— А и постарел же ты, — с горечью сказала она.
— Ты говори другое — как жив остался! — без обиды ответил Иван. — Нашего брата полегло куда там! А я что… я ничего… Дядя-то где?
— А! — горестно махнула рукой тетка. — Чах, чах и присох. Вот уж три года, как. Ну, да чего я тебя томлю-то. Идем-ка, уж не знаю, чем тебя и угостить-то…
Пока она доставала из печки еду, Иван раскрыл чемодан и бережно, на обеих руках, поднес ей фланелевый отрез на платье.
— Ну спасибо, — заулыбалась беззубым ртом тетка, — не забыл, стало быть, меня.
К вечеру пришла Шурка, маленькая, раздавшаяся в плечах девушка. Она, конечно, не узнала своего двоюродного брата и долго отчужденно присматривалась к нему.
— Чего ты? — наконец, не выдержал Иван.
— Изменились вы очень… На карточке совсем другие, — ответила Шуренка и повела головой на простенок, где в большой раме теснились фотографии.
Иван подошел поближе к простенку и в сумраке наступившего вечера отыскал свою карточку. Снят он был с женой. В белом платье, стараясь быть строгой, сидела она на стуле. Но не удалось ей сохранить серьезность.
Уголки губ дрогнули от улыбки. И такими, чуть вздернутыми, они и остались. Иван стоял рядом с ней, торжественный и смущенный. Фотографировались они вскоре после свадьбы…
«Эх, Груня, — вздохнул Иван, глядя на беспечальное лицо жены,— не думал, не гадал я, что так у нас обернется…» Чувствуя, что от таких дум у него начинает теснить сердце и на глаза навертываются слезы, он отошел к окну.
Понемногу успокоился и хотел было уже отойти от окна, но, пристально вглядевшись в идущего по улице человека, узнал в нем Василия Никитина и удивленно подался вперед.
Василий шел усталой походкой, присутулив спину. Тяжелые кулаки недвижимо свисали к земле. Выгоревшая кепка с большим козырьком темнила лицо.
«Постой, постой, — собираясь с мыслями, подумал Иван, — неужели все же это был он?» И вспомнилась война. И как по Крещатику немцы гнали колонну военнопленных. И в этой колонне был он, Иван Касимов. Он шел, опустив голову, думая свою тяжелую думу.
Но в какую-то минуту чем-то отвлекся и совершенно неожиданно вблизи увидал Василия. Он, был в конвое, в немецкой форме. Сначала Иван не поверил своим глазам. Подумал было, что это просто схожий с Васькой солдат.
Он шел от него шагах в пяти, с автоматом. «Да нет, не может того быть, — подумал Иван, неотрывно глядя на конвоира,— неужели он?
Васька Никитин, односельчанин, с которым в далеком детстве играл и рыбу ловил?»
Тогда было все вместе, все пополам. Неподалеку от деревни протекала узенькая речонка Рыбинка. И верно, рыбы в ней было много. И ребята строили планы: вот когда они вырастут, уж тогда-то…
Но когда выросли, их дружба пошла на развилку. Иван недолго ходил в парнях. Женился. Василий же еще лет пять после этого куражился. Заигрывал с девчатами. Но, женившись, остепенился.
За год до войны у него появился сынишка. И не раз, проходя мимо дома, видел Иван, как Василий то следил за ползунком, то гордо похаживал по двору, неся его на плече.
Первым на фронт ушел Иван Касимов. А через месяц снял волосы и Василий Никитин. Воевали, ничего не зная друг о друге. И встретились. Хотя большой уверенности, что тот конвоир — это Васька Никитин, у Ивана не было.
Разобраться получше мешала пыль, которая стояла над колонной, голод, который затягивал туманом глаза, да и то, что конвоир вдруг отскочил назад и уже больше не приближался, а оглядываться было нельзя.
Постепенно, с годами, все это забылось. Но теперь вспомнилось. «Неужели тогда был Васька?» — подумал Иван, провожая взглядом сутулую спину Василия.
— Что, и Василий Никитин живым, здоровым с войны вернулся? — спросил Иван. — Он это вроде идет?..
Тетка подошла к окну. Выглянула.
— Он…
— И давно?
— А как война кончилась, так и заявился.
— Интересно.
— А что?
— Да так… Ну, и как он живет?
— А ничего. Бригадиром работает. Старательный…
— Помнится, сынишка у него был?
— Еще двоих нарожал. Тот уже в район в школу ездит. Нашу кончил…— И, посмотрев на Ивана, тетка вздохнула.
Ночью Касимов долго не мог уснуть. Ворочался с боку на бок. Все думал о Василии Никитине: «Неужели это был он? Тогда как же все у него обошлось? Скрыл, что ли?..»
Заснул Иван с мыслью, что непременно должен его повидать. Сон был тревожен. Проснулся рано. Шурка еще спала. Тетка гремела на кухне ведрами. Словно его подгоняли, Иван торопливо вышел из дому. Солнце еще не всходило.
Иван сел на развилке дорог и стал ждать. Ему хотелось с глазу на глаз встретиться с Василием, так, чтобы никто не мешал. Не шутка заподозрить зря человека в таком деле!
Прошло немного времени, и на дороге показались люди. Затарахтела телега. И, опережая всех, рысцой поспешил конный. Еще не видя его лица, Иван почему-то догадался, что это Василий, и встал, ожидая, когда тот с ним поравняется.
Василий приближался. Он смотрел на Ивана, но, видимо, не узнавал. Он мог бы даже проехать мимо. Тогда Иван позвал:
— Василий!
И тут произошло то, что мучило Касимова и что должно было произойти, если его догадка верна. Василий, перегнувшись с коня, всмотрелся в стоящего посреди дороги человека. Смуглое, одубевшее на ветрах его лицо стало медленно покрываться серым смятенным налетом, словно бы пылью. От напряжения на глазах у него выступили слезы. Перехваченным голосом, пытаясь улыбкой скрыть свое замешательство, он спросил:
— Никак, ты, Иван?
— Я, — не отрывая взгляда от его оробевших глаз, ответил Касимов.
Василий засуматошился, не зная, говорить ли с коня или слезть. Слез. И, чтобы хоть немного прийти в себя, стал заправлять выбитую на глаза коню челку под уздечку. Заправил. И только уже после этого, несколько раз коротко передохнув, подошел к Ивану.
— Здравствуй, — сказал он, хотел было подать руку, но только дернул ею и не подал.
— Здравствуй, — медленно ответил Иван.
— Надолго?
— Думаю завтра обратно.
— Где же ты? — быстро спросил Василий.
— На заводе.
— Вон как. Значит, к нам не думаешь?
Иван ничего на это не ответил. Со все возрастающей неприязнью глядел на Василия, уверяясь, что это именно он был тогда на Крещатике.
— А ты ничего вроде живешь, — с намеком глухо сказал Иван. — Вроде как бы и все в порядке.
Василий попытался что-то ответить, но замолчал. По дороге шли женщины. Они с любопытством глянули на незнакомого.
— Не хочешь, чтобы разговор наш слышали? — с усмешкой спросил Иван, как только те отдалились.
— Это почему же? — потерянно улыбнулся Василий и тут же озлился: — Чего ты?
— Чего? А ты забыл, как вел меня по Крещатику?
Василий коротко, наперехват, вздохнул. Провел рукой по горлу.
— Я так и подумал, что ты видел меня…
— Так это был ты? — Иван приблизился к нему, горячо дыша. — Как же ты мог такое?
— Слушай, Иван…— Василий выдернул из кармана кисет. Рассыпая махорку, потрусил на бумагу. — Сядем… Давай сядем. Идем-ка, идем! — Василий двинулся к обочине дороги.
— А мне и тут с тобой не о чем говорить!
— Нет… подожди. Вот видишь ты… ну, как тебя…— Не закурив, Василий сунул кисет в карман вместе с бумагой, — Я ведь сбежал оттуда. В партизанах был…
— Как же ты попал к ним?
— К партизанам? А убег!
— К немцам!
— А! В плен попал я. Били там, Иван. Голодом изничтожали… А тут еще наши, которые к ним переметнулись. Газеты приносили. А в газетах-то России уже и нет. Все под немцем. Все пропало. А они говорят: «Ты мужик здоровый, чего тебе зазря погибать, коли все пропало-то?» Ну и не устоял я от такого ужаса. А сколько там погибло, Иван, в душегубках, ты б знал…
— Знаю…
— Что, и ты был там?
— Не обо мне речь! — дергая щекой, крикнул Иван. — О себе говори!
— Да ведь что ж говорить… Жить хотелось, Иван! Все мечтал: домой вернусь. Стеша здесь. Сынишка… Поимей ты это в виду… Только жить начал, и война… А в партизанах я больше году был. Медаль дали… Ты вот спроси кого, как я работаю. Всяко бывало, и уходили люди с деревни. Житье было прямо хуже некуда. А я тут. Я никуда, Иван. И на трудодень ничего не давали. Все равно не ушел…— торопливо набрасывая слова, говорил Василий. — И никто на меня не в обиде. Вот кого хочешь спроси…
— Чего ж ты не открылся, не сказал партизанам? — с презрением глядя на Василия, спросил Иван.
— А как скажешь-то? Поверят, что ли? Время-то какое было. Лучше одного шлепнуть, хоть и безвинного, чем под риск сотни людей ставить…
— И в деревне скрыл?
— Засудили бы, — страдальчески улыбнулся Василий. — А за что? Враг, что ли?
И наступила такая тишина, будто все онемело вокруг. Молчал Василий. Ни слова не говорил и Иван. Он знал, чего от него ждет этот замученный своей виной и совестью человек. Ждет, чтобы он простил его. Ведь росли вместе… Не таились друг от друга… И сейчас он открылся…
— Ну, а как же ты по документам следы свои замел? — уже не так сурово спросил Иван.
— Сказал, что бежал с лагеря. Тогда много таких было.
— Но тебя-то среди них не было, — опять посуровев, с горечью сказал Иван.
— Так ведь… А! — устало махнул рукой Василий. — Только скажу тебе одно, Иван: лучше б мне сто раз сдохнуть, чем жить такой жизнью. Вот, думается, и амнистия была. Простили тех, кто куда виноватей меня, а все равно спокоя нет. А я о тебе ведь не было того дня, чтоб не думал. Тогда-то я тебя хорошо разглядел… Потом прошел слух, что ты умер. Думаешь, легче мне стало? Все равно спокоя не было.
— Ну что ж, — в раздумье оглядывая костистое лицо Василия, сказал Иван. — Прощай! — И, опустив голову, пошел к деревне.
— Заходил бы к нам! — донесся до него зазывный, виноватый голос. Но Иван не обернулся, только махнул из-за спины рукой.
Уже позднее, поднявшись на взгорбок, оглянулся. И замер. По дороге, опустив поводья, ссутулив спину, медленно ехал на коне Василий.
«До последнего часа своего будет мучиться, — сурово глядя ему вслед, подумал Иван. — Да, тот, кто хоть раз оступился в таком деле, нет тому прощения.
Будто мне меньше хотелось жить, чем ему. Жизнь-то каждому по одной штуке дается. Конечно, и то надо понять: не будь войны, так бы и прожил честным Василий. А тут не выдержал, смалодушничал… Вот и терзается».
Дома никого не было. Иван поел молока с картошкой и отправился на могилу матери. Долго он ходил от креста к кресту, от холмика к холмику, прежде чем нашел ее.
В изголовье кудрявилась березка. Иван оборвал траву, оставил голубеть анютины глазки. Постоял с обнаженной головой. И пошел домой, унося на сердце тихую, задумчивую грусть.
Пришла тетка. Стала накрывать на стол для ужина.
— Родни-то, считай, никого и нету, — вздыхая, говорила она, — кто помер, кто с войны не вернулся. Разъехались кто куда. Вот Аннушка: уж год не видала ее, и глаз не кажет… Значит, так на заводе и мечтаешь прожить?
— А что ж, привык уже. Заводские — народ хороший. Я там как дома у себя.
От деревни до станции пять километров.
Иван Касимов шел лесом, посматривал по сторонам и думал о Василии. Встреча с ним была самым сильным, что взволновало его в родных местах. «Да, — думал он, — вот уже сколько лет прошло, как кончилась война, а в жизни все еще продолжается. И нет примирения мне с Василием».
