Соседка мне снова новостей из города наговорила. Плохих. Людмилу Ивановну дети отдали в дом престарелых. Я их помню, мы в детстве вместе играли, хотя они были постарше меня. Брат и сестра. Сережа и Юля.
Людмилу Ивановну я побаивалась, она была учительницей, как и моя мать, и казалась строгой. Помню, как мы носились по подъезду, играли во что-то подвижное, а она встала, закрывая проход, и я чуть не налетела на неё, едва притормозить успела…
— Девочка, ваши игры очень бессмысленны и опасны, — сказала она.
Я нырнула ей под руку, и побежала дальше.
Жили они втроем, и когда подкрались 90-е, им было очень тяжело, как почти и всем. Да, эти склоняемые на все лады 90-е – наша подростковая травма, и, вот поймала себя как-то на мысли, что у меня есть совершенно неправильный, невыверенный критерий, но я им пользуюсь.
Наверное, и буду пользоваться, и можете ругать меня за это. Я необъективна, и мне просто так хочется.
Так вот, я помню по нашему дому, как это всё было. Он у нас большой. Одно время его регулярно обзванивали социологи на тему: а за кого вы собираетесь голосовать, а почему… Наш дом интересен и тем, что в нём жили очень разные люди, хотя за это я его и люблю.
Это обогащает, это помогает воспитывать детей, подготавливать их к жизни. Так вот, некоторым людям из нашего дома – в 90-е годы, наоборот, стало жить очень хорошо, легко, вольготно. Развивать тему не буду.
Но это были люди, с которыми и раньше особо не здоровались. И теперь я и сознательно — и подсознательно избегаю подпускать к себе близко тех, кому жилось очень хорошо в те годы. Точка.
Однажды мама принесла маленькую тоненькую книгу, в зеленом переплете, а вечером, перед сном, стала её читать, и неожиданно заплакала. Мы с отцом встревожились, а мать читала стихи Людмилы Ивановны.
Я взяла книгу, пробежалась взглядом по паре стихотворений. Как-то всё просто, какие-то очень обычные слова. От бледно-чахоточного Серебряного века я уже отошла тогда, переключилась на французов, и совершенно не поняла стихов Людмилы Ивановны… Нет у неё совсем своих детских фотографий, ни одной нет, так и что? Пережить можно. Зачем стих писать об этом? Ох…
Теперь-то я всё понимаю, и отпугивают меня уже давно все эти «украшательства», и стиль вроде того, в котором, к примеру, Северянин писал. Самой бы избавиться от тяги к «рюшечкам», ведь иногда так и хочется навешать их на строчки…
Чтобы болтались они, как розовые кружевные панталончики, на бельевой веревке… Ну вот опять… Простите. Я ведь увидела в стихе тогда только то, что нет детских фотографий, а почему нет – как-то мимо меня пролетело, к сожалению. А вся соль в этом была.
Мама плакала, и рассказывала, что стихи Людмилы Ивановны каким-то чудом прочитал какой-то предприниматель, и что-то его так зацепило, что он дал денег на эту книжку, и даже презентацию какую-то устроил.
— Лучше бы он им просто денег дал, — говорила мама. – Какие стихи сейчас? Зачем?
А я вот сейчас думаю, что это здорово, когда именно в то время, и именно каким-то чудом, выходили стихи. Это ведь как росток, который через асфальт пробился? Это как маленький луч солнца, через прореху в затянутом тучами небе? Это… Хоть какая-то надежда. На будущее.
Все эти мысли у меня носились в голове, пока я выслушивала соседку. Странное свойство – слушаешь, и понимаешь то, о чём тебе говорят… А думаешь, о своем.
— Она газ забыла выключить, хорошо, что картошка в «мундирах» сгорела, и запах пошел, соседи стали стучать в дверь. Старость – не радость. Ходить стала плохо. Ей помогали соседи, из её подъезда, да ведь не усмотришь всё. Вызвали детей.
— И что дети? Можно ведь мать в Москву забрать?
— Они ей сказали: «Мама, у тебя здесь так много друзей, они тебя навещать будут…»
— А ты откуда знаешь?
— Соседи слышали.
— Понятно.
— Только какие у неё друзья. Соседки если зайдут, когда-нибудь… Сами уже старые.
— А где этот дом находится?
Соседка назвала адрес.
— Я там была…
Да, я там была, точнее – постояла минут десять у невысокого редкого забора. У меня там коллега работала, и я должна была за ней заехать, куда-то мы собирались. Я вышла из машины, и увидела на крыльце – десяток стульев, а на них сидели бабушки, и пара дедушек.
Сидели молча, неподвижно даже, и смотрели на ворота равнодушными глазами. Наверное, они ждали, когда к ним придут друзья… Теперь на одном из этих стульчиков будет сидеть и Людмила Ивановна. Наверное, я её навещу.
Может, у неё чудом сохранилась книга, та, со стихами. У нас она её затерялась. А хочется сейчас перечитать, то есть прочитать. Мне и мои «рюшки», да и «чужие» — часто надоедают. Хочется такого, чтобы без них было.
И ещё я подумала, после разговора с соседкой… Хорошо, что меня некому сдавать в такой дом. Ну, если доживу. Честное слово, я не буду пользоваться газом. И с печкой буду осторожна.
И соседей предупрежу, чтобы поглядывали… И ещё подумала, что вот у кошек всё продумано четко… Для таких случаев. Чтобы никого не волновать и не тревожить. Они просто уходят в лес, когда приходит время.
