Молодой ельничек, был настоящим раем для белых грибов. Я отнес грибы в машину — вторую корзину с верхом! — и решительно подошел к своему другу.
— Слышь, Михаил, я — пас. Не могу больше. Устал… И пить хочу… кажется сейчас целый колодец зараз выдую.
— Поня-атно, — улыбаясь, посочувствовал Михаил. — Это с непривычки. Иди в машину, покемарь малость. А я еще часик-два и закончу. Не на базар же везти. А все до грибочка их, один черт, не соберешь.
Я повернул обратно, потом остановился и сказал:
— Знаешь, я лучше в Новинки схожу. Ты говорил, они где-то здесь? Напьюсь хоть… Тут сколько до деревни примерно?
— Километра три, не больше. Только нет давно тех Новинок. Пусто там.
— Как пусто?
— Исчезла деревня. Говорят, распахали. Хотя кто-то говорил мне, один старик еще остался. То ли сто ему, то ли чуток поменьше — не знаю. Живет…
— Один?
Михаил пожал плечами и предложил:
— Если хочешь, на обратном пути заскочим к нему. Посмотрим. Мне, признаться, и самому интересно.
— Пить… Умираю хочу… Пойду. Хочешь — приезжай, нет — не жди меня. В случае чего выйду на дорогу, «проголосую».
На подворье было чисто, по-деревенски даже уютно.
Поднимаясь по ступенькам, нарочно старался стучать как можно сильнее. Но никто так и не появился. Постучал в дверь. Оглянулся. В дверях сарая, чуть сутулясь, стоял старик, смотрел сощурившись и пристально. Наконец, вышагнул из сарая на свет.
Здравствуйте, дедушка! Попить не найдется? — спросил я.
— Здоров, добрый человек. Што спрашиваешь-то? Громче говори. Я… И старик показал пальцем на голову. — Когда все слышу, а когда как вроде пробка в ушах встанет.
— Мне бы попить, дедушка! — повторил я и на всякий случай полусобранной в кулак рукой сделал выразительный жест. — Водичка найдется?
— Ну что ты орешь так? Я не совсем глухой. Сейчас напою. — Старик вздохнул и пригласил: — Входи в дом.
Вошли. Он первый, я следом.
—Садись, мил человек. —Дед указал на табуретку. — Может, тебе кваску лучше?
— Не откажусь. Спасибо.
Старик вывернулся из-за печи и протянул мне ковш, полный кваса. Крепко шибануло дрожжевым газом.
— Вот спасибо! — жадно, без отрыва выпил полковша. — Хоро-ош! Давненько такого не пил. Дай вам бог здоровья, дедушка!
— Пей. Не жалко.
Он сел напротив меня и положил руки на стол. Молчал и смотрел в сторону.
— Как вас зовут, дедушка? — спросил я, дотрагиваясь до его острого локтя.
— А тебе зачем? Из района, что ли, послали? Так я свое сказал: нет и нет, никуда отсель не сдвинусь. И нечего зря…
— Да нет, что вы. Грибы приезжал собирать.
— Набрал?
— Две корзины. С верхом даже. Там… в машине оставил.
— Шальная пора их, — сказал старик. — Безлюдье. — И, помолчав, добавил: — Арефий Никифорович меня звать-величать. Забродин — фамилия. А ты сам-то чей будешь?
— Климов я, дедушка. Не слышали таких? Я из местных…
— Климов, Климов?.. — медленно, как бы что-то припоминая, переспросил он. — Это какой же Климов? Случайно не с твоим ли отцом нас кулаки на тот свет чуть не спровадили?
— Нет, Арефий Никифорович, это дед мой, верно…
— Постой-постой, — насторожился Арефий Никифорович. — Как деда-то твоего звали?
— Евсей.
А ведь точно, мать честная, Евсей! Помню. Как же, хорошо помню его. — Старик повернул лицо ко мне и сказал: —А ты вроде и похож на него. Чубастый… Узнаю… Ей-ей… Ну да дед-то твой помер, должно быть? Или жив еще?
Умер, Арефий Никифорович. Давненько похоронили. Лет, наверное, двадцать тому назад.
Эхма вздохнул старик. — Летят годочки-то. А кажись, вчера дело было. Евсей-то, он ухорец был…
— А вам сколько же лет, Арефий Никифорович?
— А сколь ты мне дашь? А?
Я подумал и сказал:
— Ну, примерно лет… восемьдесят?
— Хм, восемьдесят. — Глаза его улыбнулись и тотчас же устремились куда-то далеко-далеко. — Восемьдесят, — повторил он. — А, мил ты человек, все девяносто три — не хошь?
— Серьезно?
— А зачем мне шутить-то? Скока есть, стока и есть. — Он вздохнул так, что плечи его медленно поднялись и так же медленно опустились. — Все мои, годочек к годочку.
— Ну и прекрасно!
— Што тут красного-то? Прожил жизнь… Ты, может, — он повернулся ко мне, — кушать желаешь? Дак не стесняйся, не малинная девка. Собрать? А?
— Спасибо, Арефий Никифорович, сыт я.
— Да ты не спасибуйся. Не в голодный год живем. Разноблюдье не поставлю, а борщеца — подам. Похлебаешь. Наливочки смородишной спробуешь. Как? И я б с тобой за компанию.
— Ну, если наливочки… Можно немного.
Арефий Никифорович оживился и стал накрывать на стол. Захлопотал, приговаривая:
— Коли хлебушек на стол, дак тада и стол что твой царский престол. А вот коли в избе-то нет ни куска, тут уж и красное дерево доска. Да и на глазах одна тоска.
— Да вы, однако, поэт, Арефий Никифорович! Почти стихи. Помочь вам? — предложил я свои услуги, вставая из-за стола.
— Сиди. Гость есть гость, —остановил он меня. — Стихи, мож, и не стихи, а народ с испокон веков эти слова знает. Хлеб да картоха, все остальное — фантазья тока. Сто лет пущай не родится на огороде мак — обойдемся. А не свезешь на мельницу единый годок рожь, не раз пожалишься и поревешь.
— А хлеб вы сами печете или покупной?
— Да ну, что ты! Знаешь, скока мороки с ним, если самому печь?
— Ну, давай бери ложку-то. Я с час или два назад обедал. Поднимай кружку.
— Что ж, Арефий Никифорович, за ваше здоровье! До ста лет вам дожить.
— Ой, нет. Хватит, наверное. Будет с меня. Все надо вовремя делать. Помирать тоже. Успевать, пока пластом не слег.
Ну и как тебе напиток?
Честное слово — божеский! Медали заслуживает, — искренне похвалил я и заметил, как лицо старика посветлело.
— Пей на здоровье. Я ее как лекарство себе ставлю. Чуть что сразу греюсь. Помогает. Подставляй-ка кружку.
— И давно один живете?
— Двенадцатый год пошел. Да все, хватит, последнее лето, наверно. Пора и собираться. Заждалась старуха меня. Чего, мол, резину тянешь? Тока бы дал бог такой же смерти легкой, как ей подарил.
— Он посмотрел на фотографии в простенке, рассказал: Я утром поднялся, печку расшуровал, чайку попил. Пойду, говорю, мать, по зайцу пройдусь. Мороз хороший, должны наскочить. «Иди, — говорит, — а я прилягу маленько, подремлю, голова что-то болит». «Захворала?» — спрашиваю. «Да вроде и нет», — отвечает. Ну, ладно, на лыжи я — и подался. К обеду стрелял двоих да трех с петель снял. Возвращаюсь… А она мертвая уж. Прибрал бог. Знал бы, дак хоть не убегал из дому, простился бы по-людски-то. А мож, оно и лучше, что вот так все… Спокойно. Себе теперь так прошу… Тока не щас. Мне еще погодить надо. По семейным, так сказать, моим обстоятельствам…
— Дети?
— Не-е, нет никого. Дети — все там. — И он кивком показал на потолок. — Все уж вместе на небесах собрались. Один я тут… прилип.
— Неужели никого из родственников…
А кто? Вот только брательник? Тимоха. Но об нем сколько уж лет ни слуху ни духу. Ни письма, ни голосу. Годами-то он моложе меня. Но тока как с малых лет пошел по тюрьмам блох кормить, так и…
— Как же вы… сами-то?
Ну а что ж, зачем людям мороку делать? Так спокойнее. А ты думаешь, лучше было бы, согласись я съехать отсюда? В богадельню? Мне предлагали… А кому я там нужон?
Но… Арефий Никифорович, как же… зимой, например? Одни ведь. Ни телефона у вас под рукой. А если…
Он понял меня. Помолчал и сказал давно им придуманное и решенное:
Если сил хватит, сам в домовину свою заберусь. А нет. В Погорелове у меня на такой случай серьезная договоренность с продавщицами имеется. Я ж каждые десять дней в магазин наведываюсь. Хлеб беру, ну и так кой-чего по мелочи. Вот значит, если не отмечусь я у них в срок, так бабоньки уж научены, что им в таком случае делать… А я им подарок в деньгах за хлопоты приготовил. И тем, которые схоронят, тоже. Так что могу быть спокойным.
— А на чем добираетесь до Погорелова?
— У меня, мил человек, собственный транспорт. Безотказный.
— Ну?!
— Ага.
— Мотоцикл, что ли?
Арефий Никифорович засмеялся:
— Не, «Победа» у меня! Которая на сене с овсом работает. Знаешь такую?
— Лошадь?
— Конь!
— Во-он оно что.
— Гнедком зовут. Гнедок Воронкович. Вот из-за него мне и нельзя помирать. Ждать надо.
— Чего ждать?
— Дак, известно… Схороню вот Гнедка, тада уж и сам с легкой душой. Конь — старый, изработанный, никому не нужный. Уже и бегать как следует не может, так шажком со спотыком. Но загубить его никому не дам. Пусть своей смертью помрет. Он того заслужил. От погибели меня спас.
Зима была, мороз давит, а снега в том году — совсем мало было. Гольная земля. А мне кольнуло на рыбалку поехать. На озеро. Добрался. Раздолбил лунку и сижу, рыбачу. Гнедок берегом ходит. И засиделся я. Гляжу — солнышко к закату побегло. Эге-е, думаю, пора и обратно. Только поднялся, размяться чтобы, и тут будто кто выключил всю правую сторону. Ни рукой, ни ногой шевельнуть не могу. Левая сторона работает, подчиняется, а правая — нет. Что ты будешь делать? Ни идти, ни ползти, растянулся на льду и хоть матушку-репку пой! Ладно… Зову, кричу Гнедка иди, мил-милок, сюда! Иди, родной, пособляй. Он на лед сунулся, скользит. Но все ж таки кое-как подошел ко мне. А что я сделаю, кода я даже на одну ногу выпрямиться не могу? Мучился, мучился, где перекатом, где как, добрался до берега. А дальше — все. Нет моих сил. Вот, значит, зацеплюсь левой рукой Гнедку за хвост, понужну его и на шаг другой проволокусь вперед. А тут уж темноту стало натягивать. Зима ж…
Ну, думаю, замерзнуть не замерзну, найду вот только завал сушняковый, да и запалю костер. Хвать по карманам — мать ты честная, нет коробка! В шмотках на льду остался. Возле лунки. Все там бросил. И тут меня уже сурьезный страх взял: околею. Если и хватится старая меня искать, так все равно не найдет. Следов-то от дома, считай, никаких на бесснежье. Да и темень — хоть глаз коли.
Ну, подзываю Гнедка опять. Прошу его: иди, мол, домой, шагай скоренько, выручай хозяина. Сдохну иначе ведь. Хорошо волка в тот год мало было. Вот и прошу: ступай, Гнедок, христом-богом молю. И понял, родимый, понял. Остался я ждать, если еще неизвестно, найдет ли Гнедок ход к дому и когда он туда доберется? Опять же, как старуха меня искать будет? Ну, думаю, делать нечего — сколько смогу, столько и буду держаться. Фронтовик я или не фронтовик?!
— Вот… А к утру, в самый мороз, я уже и глаза закрывать начал, всякую веру почти потерял. Кинул, думаю, меня бог. Тут-то и заявилась за мной бабка вместе с Гнедком. Привел. В темноте!.. Можешь представить — нашел?!
Пойдем познакомлю с Гнедком моим Воронковичем.
Мы вышли в ограду. Старик позвал коня, и из-за сарая, услышав свое имя, тут же вышел гнедой. Глаза его сильно слезились, по крупу то и дело пробегала мелкая дрожь. Он вскинул голову, навострил уши и тихонько заржал.
— Приветствует, — улыбнулся хозяин. — Ну, иди, иди сюда, Гнедок. Покажись гостю, познакомься.
Гнедок вздохнул, медленно подошел, заглянул своими печальными мокрыми глазами в мои. И стал осторожно перебирать мягкими губами пальцы протянутой руки. Я гладил шею коня и говорил ему что-то ласковое, нежное. Старик обнял голову Гнедка, прижался к нему щекой. И столько было в этой недолго длившейся сцене доброты и светлой, надрывающей душу грусти!
— Что ж, пора мне, Арефий Никифорович. Спасибо за гостеприимство, за хлеб-соль и за рассказы ваши. Засиделся я. Хорошо у вас. Даст бог, может, еще и свидимся.
— Тебе спасибо, что зашел. Извиняй, коль не угодил чем.
— Да ну, что вы, Арефий Никифорович, все было прекрасно. И угощение, и то, что вы рассказали…
Мы вышли за калитку. Пожали друг другу руки. На повороте я оглянулся. В вечерних сумерках одиноко белела среди поля изба. Хозяина и его верного Гнедка я разглядеть уже не смог. Помахал наугад рукой, улыбнулся, вздохнул и торопливо зашагал в свою сторону.
Дома рассказал Михаилу об Арефии Никифоровиче Забродине. В тот же день я уехал. А зимой получил из деревни письмо. В конверт была вложена районная газета. На четвертой странице увидел объявление, обведенное красным карандашом: «Желающих взять на содержание коня (есть две тонны сена) просим обращаться в магазин села Погорелово». Сердце мое тревожно сжалось и вздрогнуло от черной догадки: неужели Арефий Никифорович?..
Михаил писал: «Забродин в больнице. Плох… Но тебя вспоминает часто. Говорит, нашенский парень и очень похож на деда Евсея. Просил передать тебе поклон и что завещает тебе свой домишко. Детей хоть на лето привозить будешь. Если не забыл родину».
И еще я узнал из письма, что на месте бывших Новинок совхоз уже в будущем году начнет строительство своего отделения. «Как оно будет называться, — писал друг, — я не знаю. Есть два варианта, прежний — Новинки и второй Забродино. Я лично — за второй».
