— Старшей десять исполнилось, она в четвертом классе, а Машеньке шесть с половиной, в школу пошла моя красавица в этом году! — рассказывает сорокалетняя Людмила — Она у нас такая умница, ты не представляешь! Математика у нее так хорошо идет, учительница даже сказала — у девочки способности!.. Читает лучше всех в классе! Танцует! Рисует!
— Подожди, это ты про какую из девочек рассказываешь?
— Разумеется, про Машеньку. К сожалению, старшая у нас способностями не блещет, учится с тройки на четверку, да и лень вперед нее родилась. Сколько я в нее сил вложила с самого рождения, и все без толку! Пока не поддашь — за уроки не сядет…
…К сожалению, Людмила относится к своим детям по-разному. Младшую просто боготворит, а в старшей видит одни недостатки.
Хотя, если указать Людмиле на этот факт в лоб, она ни за что не согласится. Будет спорить, утверждая, что к детям относится совершенно одинаково.
Она все делит между дочерями строго пополам, ругать и хвалить старается и ту, и другую поровну, и внимание уделить стремится каждой.
Но истинное отношение прорывается — в брошенной наспех фразе, в прикосновении, во взгляде, и дети наверняка это чувствуют.
Парадокс заключается в том, что старшая дочь — долгожданный, просто вымоленный ребенок, которого Людмила с мужем ждали целых семь лет.
Семь лет лечения, анализов, процедур, обследований, очередных неудач и отчаянной надежды.
Когда наконец наступила беременность, Людмила и дышать боялась, соблюдала все приметы: не стриглась, не фотографировалась, не ела суши и апельсины, берегла себя и все девять месяцев поверить боялась, что наконец-то у них будет ребенок…
Дочка родилась, и Людмила с головой ушла в материнство. Носила ребенка на руках, бесконечно разговаривала, объясняла, показывала и рассказывала, казалось, любила дочь без памяти, делала для нее все.
Включала малышке классическую музыку, читала сказки Пушкина и другие хорошие литературные произведения, чуть ли не с полугода таскала девочку по музеям и выставкам картин — ребенок должен видеть прекрасное.
Дочь росла спокойной и здоровой, но Людмила взяла такую высокую планку в материнстве, что за три года декрета вымоталась с ребенком полностью и с вожделением ждала выхода на работу.
Наконец, декретный отпуск кончился, девочку определили в частный садик с самым лучшим уходом, Людмила стала работать и даже в кои-то веки начала продвигаться по карьерной лестнице. Похудела, похорошела, накупила себе обновок — уже на свои собственные, кровно заработанные деньги. Как говорится, пришла в себя после декрета.
И только она стала входить во вкус этой новой жизни — как вдруг новость: две полоски на тесте. Людмила оказалась к этой новости совершенно не готова. Рыдала две недели:
— Мне никто больше не нужен! У меня есть любимая выстраданная дочка, больше никого так не полюблю! пусть у нее будет все! Не хочу ее обделять!..
Уговаривали всей семьей, приводили примеры, как материнской любви хватает на десятерых, а уж материально-то и говорить не о чем, чай, не война, не последний кусок доедают.
Муж и родители клятвенно обещали помогать, нанять няню, сидеть, гулять, на работе обещали пойти навстречу, молоденькая доктор, делавшая узи, показывала на экране ручки-пальчики-сердечко, рассказывала, как только что от нее, рыдая, вышла женщина, которая пятнадцать лет не может родить, с замершей беременностью.
Тем не менее Людмила продолжала блажить.
— Отстаньте от нее! — неожиданно в какой-то момент заявила свекровь. — Пусть идет и избавляется. С таким настроением нечего и браться вынашивать ребенка. Родит урода.
Как ни странно, слова эти возымели обратный эффект.
Только еще свекровь не решала, куда идти и что делать Людмиле. А то без нее не разберутся.
Людмила решила рожать…
…Вторая беременность проходила совсем по-другому. Людмила совершенно не страховалась, бегала, прыгала, летала на самолетах, вела активную жизнь, втайне надеясь сначала, что «вдруг само как-нибудь рассосется».
О ребенке думала не особо, не хотела даже узнавать пол, придумывать имя, иногда мучаясь чувством вины, что совсем не любит этого второго, нерожденного, малыша.
На последних сроках беременности присмотрела няню, чтоб сразу после роддома идти работать, и мысли не допуская о том, что досидит дома даже до конца послеродового больничного.
Никаких сантиментов.
Однако любовь ко второй дочке накрыла ее мощной волной еще в роддоме. Казалось, враз откуда-то взялись все те чувства, которых не было в беременность, и затопили с головой.
Людмила готова была сидеть у спящего ребенка и бесконечно любоваться — ручкой, ресничками, синей жилкой, трогательным завитком над ушком… Со старшей такого не было.
Более того, старшая после выписки стала именно раздражать. Она, как ни странно, совсем не хотела отходить на второй план, а лезла к матери.
— Ну ведь большая уже! — возмущалась Людмила. — Должна понимать, что малышка спит, что нельзя бегать, нельзя шуметь, что я занята…
…Пока младшая была совсем малышкой, Людмила искренне думала, что вскоре отношение к детям сравняется. Просто младенец объективно требует больше внимания, чем четырехлетка, вот и все. На старшую пока не хватает ресурса. Но годы идут, а ситуация не меняется. Младшая дочь — центр мироздания, а старшая — досадная помеха…
К слову сказать, ни о какой работе после выписки из роддома Людмила больше речь не вела. Села дома и сидит с младшей дочерью — ну как же отдать свою такую кровиночку в садик.
Старшая учится в школе, после уроков идет на продленку, хотя мама дома, и сидит там до самого конца дня, пока всех детей не разберут по домам.
— Там с ними работают педагоги, они и за домашним заданием проследят, к тому же там подружки, девочка сама хочет остаться в школе после уроков, — рассказывает всем Людмила. — Что ей дома делать с нами? Ей скучно!
…Недавно Людмила, убираясь на столе у старшей дочки, нашла старую книгу детских сказок. Испытав привычное уже раздражение — ну в десять лет только такие книжки читать! — Людмила хотела убрать книгу подальше в шкаф, взяла ее в руки, и книга просто распалась на сказке «Морозко».
Две сестры, старшая — кроткая красавица-рукодельница, которую отправили в лес на трескучий мороз, и младшая, всеобщая любимица, у которой никаких обязанностей, одни права… Эти страницы были просто зачитаны до дыр…
Что-то надо делать?
Или ничего сделать невозможно, ведь невозможно в принципе полюбить «когда НАДО», изменить отношение к человеку, даже если этот человек — твой ребенок? вообще, нормально ли это — любить одну дочь и не любить другую?
Ребенок страдает и воображает себя падчерицей. Недавно спросила мать, почему нет фотографий времен ее первой беременности. Может, она неродная в семье? Во время своей первой долгожданной беременности Людмила суеверно не фотографировалась, чего-то опасаясь, а теперь вот это вышло таким боком…
