Около шести часов вечера Яков Петрович Сомов, доцент политехнического института, возвращался домой.
Высокий, широкоплечий, с пышной каштановой шевелюрой, он шагал не спеша, как бы прогуливаясь, как бы нагуливая аппетит. Погода стояла весенняя, теплая, настроение было легкое, беззаботное. Дома ждала верная жена и вкуснейший, разумеется, ужин.
Оставалось лишь перейти улицу и подняться в лифте на девятый этаж. Пережидая, пока загорится зеленый свет, Яков Петрович обратил внимание на двух пареньков, которые стояли чуть в стороне от перехода, возле фонарного столба, и горячо спорили, тыкая пальцами куда-то вверх.
Сомов невольно глянул в ту сторону и увидел окна своей квартиры.
— Тухлое дело, — сказал высокий парень. — Как это можно — снаружи? Ведь центр города!..
— Тише ты… — шикнул на него коротышка в кепочке. — С крыши надо… понял? И на балкон…
Яков Петрович насторожился: о чем они толкуют? Уж не собираются ли ограбить его квартиру?!
— А как ты с крыши-то спустишься? — продолжал сомневаться длинный.
— Я все разнюхал — у них там гостиная, ну, где балкон, — хриплым шепотом сказал коротышка. — А спальня совсем в другом конце.
— Нет, Васек. Я не согласен. А вдруг у них сигнализация?
— Ну и черт с тобой!
Тут загорелся зеленый свет, и толпа увлекла за собой Якова Петровича. Перейдя на другую сторону улицы, он оглянулся: двое молодчиков удалялись прочь.
Яков Петрович проводил их взглядом, усмехнулся, покачал головой и решил, что опасность окончательно миновала. Да, собственно, никакой опасности-то и не было. Ложная тревога. А может, ему померещилось?
Может, ребята вели разговор вовсе и не об ограблении? Может, специально хотели его разыграть? А может, все это — плод его усталого воображения? Ведь кому расскажи — не поверят! Смех, да и только. Фантастика. Чтобы среди бела дня, в центре города… нет, ерунда.
Однако придя домой и перекинувшись с женой последними институтскими новостями, Яков Петрович поймал себя на том, что легкое беспокойство не оставляет его. И, чтобы избавиться от этой душевной занозы, он рассказал жене о подслушанном уличном разговоре, сопровождая свой рассказ небрежными шуточками и ироническими комментариями.
Но жена отнеслась к услышанному очень даже серьезно. Белое рыхлое ее лицо покрылось яркими красными пятнами.
— А ведь дело нешуточное, — заметила она. — И я не понимаю, чему ты радуешься?
— Да мне просто смешно, — сказал Яков Петрович, хотя на самом-то деле ему вовсе не было смешно, но он хотел скрыть от жены свою тревогу, даже более того: он хотел, чтобы эта тревога перешла к жене — и тогда ей пришлось бы, как обычно, принять на себя всю тяжесть возможной ответственности и все предстоящие заботы.
— Не вижу ничего смешного, — возразила жена. — Нас хотят ограбить, а ты улыбаешься!..
— Не паникуй раньше времени, — продолжал притворяться невозмутимым Яков Петрович. — Может, ребята просто шутили? Ну, дурака валяли — и все?.. К тому же, я сам слышал — они отказались от своего намерения. Так что зря ты волнуешься…
— Нет, не зря! — сердито сказала жена. — Надо срочно что-то предпринять. Мы не должны сидеть сложа руки и безропотно ждать, когда эти гангстеры…
— Успокойся, пожалуйста.
— Как я могу успокоиться?! Ведь ограбят!..
— А ты не забивай квартиру барахлом, — снисходительно заметил Яков Петрович. — Мещанство нас губит, голубушка. Вещизм! Заметь: бедные люди грабителей не боятся. А мы с тобой…
— Ой, не надо, — перебила жена. — Не разводи демагогию. Ты не на лекции. Вот я на тебя посмотрю, когда твои драгоценные книжечки исчезнут.
— Ну, хватит! — почти искренне возмутился Яков Петрович. — Стыдно слушать. Ты рассуждаешь очень неинтеллигентно. Кому рассказать — засмеют…
— А это смотря кому рассказать, — буркнула жена. — Многие порядочные люди со мной согласились бы.
Яков Петрович вздохнул, решил больше не спорить и молча доел отбивную котлету. Пить компот ему уже не хотелось.
После ужина он как бы лениво и как бы небрежно прошелся по четырехкомнатным своим апартаментам, желая взглянуть на них свежим сторонним взглядом, то есть желая увидеть их как бы впервые.
Квартира казалась просторной и даже роскошной. Дочери с зятем не было — недавно уехали в отпуск. «Да-а, — сказал он себе, — глаза разбегаются: богемский хрусталь, бухарские ковры, финская мебель.
А если открыть антикварный комод, то нетрудно найти и колечки, сережки, цепочки. Умелые руки все это мигом разыщут, можно не сомневаться».
Яков Петрович привык за долгие годы супружеской жизни подшучивать над женой, называя ее — даже при посторонних — мещаночкой, барахольщицей и прочими не очень безобидными словами, и этим он как бы отстранял от самого себя любые подобные упреки.
Он привык — и других приучил — к приятной снисходительной мысли, что, мол, все эти шмотки лично ему, как говорится, до лампочки, а на бурное приобретательство любимой супруги он смотрит сквозь пальцы, потому что жалеет ее, свою женушку, жалеет ее и прощает, как девочку, которой, видите ли, в детстве не довелось вдоволь наиграться, вот она и наверстывает.
Но сейчас, прогуливаясь по четырем своим комнатам, Яков Петрович вдруг подумал: «А ведь вещички-то — ничего… славные вполне вещички!..» Но тут же сердито хмыкнул, отмахнулся от низменных мыслей.
В этот вечер он собирался еще немного поработать, подготовиться к завтрашней лекции, но потом передумал. Решил лечь пораньше, выспаться, отдохнуть.
Среди ночи его разбудила жена. Ее белое широкое лицо нависло над ним, как облако.
— Ты чего? — спросил Яков Петрович.
— Мне кошмар приснился, — прошептала жена. — Будто нас грабят…
— Господи, — вздохнул он. — Из-за этого разбудила? Могла бы завтра рассказать.
— Яша! — воскликнула жена, хватая его за плечи. — Знаешь, что я подумала?
— Ну?
— А что, если эти… ну, которых ты на улице видел… вдруг они к нам сегодня ночью… а?
— Не сходи с ума!
— Ну, а вдруг?
— Что ты предлагаешь?
— Может, в милицию позвонить? — прошептала жена.
— В милицию? Прямо сейчас? А что сказать? Мол, спасите? Жене моей сон кошмарный приснился — караул! Грабят! Это же чистый бред, голубушка…
— Почему, Яша? Ведь ты сам их видел, слышал их разговор… так и скажем — пусть примут меры…
— Какие меры?! — взорвался Яков Петрович. — Чего ты хочешь, не понимаю? Чтобы к нам прислали оперативную группу с собаками? Чтоб под кроватью спрятался майор Пронин? А?
— Зря ты сердишься, Яшенька… — и жена всхлипнула. — Надо же что-то делать…
— Ничего не надо делать! — крикнул он. — Ни-чего! Надо спать! Ох, как я жалею, что рассказал тебе эту дурацкую историю… И дернул же меня черт за язык!
— Вот ты, Яшенька, все ругаешься… а я знаю, что надо делать, — настойчиво бормотала жена. — Я знаю. Надо заказать сигнализацию. И я это сделаю.
— Только не сейчас! — взмолился Яков Петрович. — У меня завтра трудный день — дай выспаться!..
— Конечно, конечно, — и жена ласково погладила его по пышноволосой голове мягкой и прохладной, как тесто, ладонью. — Я все сделаю сама, Яшенька. Завтра с утра…
— Ради бога, хватит.
— Хорошо, хорошо.
Она отодвинулась, поерзала, глубоко вздохнула, и вскоре он услышал ее посапывание. «Как у нее все просто, — с завистью подумал Яков Петрович. — Легко пугается, легко успокаивается, легко засыпает… А тут…»
И, взбудораженный, раздраженный, он долго еще не мог заснуть — ворочался, таращил глаза в серый потолок, мысленно бранил и себя, и жену, и вообще все на свете.
Вдруг ему послышался странный шум: словно где- то поблизости, в соседней комнате, что ли, стукнуло открываемое окно, а потом будто что-то упало на пол, зашуршало. И после этого — тишина.
Яков Петрович замер. Он даже дышать перестал. Жуткое безмолвие окружало его. Он покосился на жену: белело ее круглое лицо, темнел приоткрытый рот, она дышала совсем неслышно. Яков Петрович глянул на дверь — и ему показалось, будто дверь беззвучно приоткрывается. Он смотрел, не мигая… нет, померещилось, показалось… нет никого.
Яков Петрович тихонечко выскользнул из-под одеяла, босиком шмыгнул из спальни, на цыпочках прошел по коридору, заглянул на кухню.. Там никого не было.
«А-а… — сообразил Яков Петрович. — Надо гостиную проверить. Ведь там — балкон!..»
Прежде чем выйти из кухни, он взял стоящий в углу маленький топорик, которым жена обычно рубит мясо, и крепко зажал его в руке. С оружием он сразу почувствовал себя смелее и увереннее.
Быстро сделав несколько шагов, Яков Петрович распахнул дверь в гостиную — там было пусто. В эту лунную светлую ночь никакой грабитель, конечно же, не смог бы укрыться от взгляда хозяина.
Чтобы окончательно успокоиться, Яков Петрович включил свет. И тут он понял, что явилось причиной странных звуков, так перепугавших его: от ветра распахнулась форточка, и с подоконника на пол упала газета. Такие пустяки… И такой страх!
— Ложная тревога, — сказал он, сам себе.
Яков Петрович присел на табуретку. Пальцы его дрожали. «Что такое? — подумал он. — Неужели я так испугался? Ай, как стыдно… Ну, предположим — забрались бы к нам эти парни. Вещички бы только хапнули — так это же барахло!..»
И он презрительно сплюнул. Яков Петрович отчетливо понял. Он жалеет свое замечательное барахло. Он привык к нему и не хочет с ним разлучаться. Ни в коем случае не желает.
И душа его в эти минуты расщепилась на две враждующие половинки — одна половинка стыдливо попискивала: «Мещанство! Позор! Барахло!..»— а другая, более живая и более трепетная, более честная и родная, родимая его половинка, шептала встревоженно и тоскливо: «Не хочу, не отдам, ни за что…»
Яков Петрович окончательно осознал, что зря он подшучивал над женой, над ее слабостями и предрассудками — ведь сам он точно такой, даже хуже, потому что жена хоть не притворяется, а он…
«Бог ты мой, — прошептал он, мысленно отворачиваясь от самого себя, — но неужто и раньше я был таким?! Нет, не был… таким я не был…»
И эта мысль несколько его успокоила и утешила, и он сразу сосредоточился на приятных воспоминаниях: что хотя бы в детстве и юности мы были совсем другими, бескорыстными и чистыми, и светились когда-то в нас солнечные мечты и надежды, и не было ни денег, ни шмоток, не было совсем ничего, но было будущее, и все было впереди.
