Если кто-нибудь уезжал в длительную командировку, все, подшучивая над ним, говорили, что у него там будет возможность насладиться запретными радостями жизни, потому что никто не узнает об этом. Так же проводили и Георгия Павловича Косарева, тридцативосьмилетнего инженера по наладке автоматических линий.
С аэродрома Косарев приехал на завод. Его сразу принял директор, поинтересовался, как он добрался до города и где устроился.
— Еще нигде, — ответил Косарев.
Директор нажал на кнопку.
— Позовите Клаву, — сказал он секретарше.
Вскоре в кабинет директора вошла высокая молодая женщина с затуманенными долгой грустью глазами.
— Клавочка, милая, — заговорил директор. — Приютите у себя вот этого симпатичного мужчину… Я слышал, у вас большая квартира, а семья — маленькая.
— Сейчас я одна, сын в деревне у бабушки, — ответила она тихим голосом.
— Что ж, хорошо, — улыбнулся директор и подмигнул Косареву; затем официальным тоном: — Значит, Клава, договорились. За жилье предъявите счет, завод оплатит. Можете отвести и устроить. Товарищ с дороги, устал.
Клава посмотрела на Косарева, приглашая следом за собой, и они вышли.
— Здесь недалеко. Пойдемте пешком, — сказала она на улице. Стоял теплый августовский день. Косарев озирался по сторонам — на улицу, на дома, глядел на прохожих, изредка взглядывал на свою спутницу.
— Послушайте, Клава, — заговорил он. — Директор даже не спросил, согласны ли вы…. Может быть, я пойду все-таки в гостиницу?..
— Если бы я не согласилась, то не повела бы вас, — ответила она, посмотрев на него большими серыми глазами. — Я давно собиралась сдать комнату. Одной жить трудно. Я работаю всего лишь курьером. С мужем я развелась…
Они надолго замолчали.
— А город ваш неплохой, — сказал Косарев, чтобы прервать затянувшееся молчание.
— Я не люблю его.
Клава шла рядом с Косаревым, почти такого же роста, и глядела прямо перед собой. Они подошли к пятиэтажному дому, поднялись на четвертый этаж, Клава открыла дверь, и на пороге появилась собака — белый пудель с бусинками черных глаз, которые слегка загораживала росшая на морде шерсть.
— Что, Мушка, соскучилась? Целый день одна взаперти, —Клава нагнулась и погладила ее.
— Это свой, свой. Он будет у нас жить, — успокаивала ее Клава, потом обратилась к Косареву. — Вы любите собак? Она вам не помешает?
— Никто мне не помешает. Я бы вам не помешал. Что касается любви к собакам — то я их люблю, но не таких, откровенно говоря, полукошек-полусобак, а настоящих— гончих, лаек, овчарок, и чтобы они жили не в квартирах, а на воле и выполняли свои собачьи обязанности — сторожили, охотились.
— Мой сын принес крохотного щенка. Мне иногда кажется, что животное может любить лучше, оно никогда не бросит, не изменит.
Косарев улыбнулся, он понимал ее.
— Пойдемте. Я покажу вам комнату.
В ней, кроме кровати, тумбочки и двух стульев, ничего не было.
— Видите, у меня мало вещей, —сказала Клава.
— Вот и хорошо, — ответил Косарев. — А то сейчас так загромождают квартиры, что негде повернуться.
— Телевизор приходите смотреть в гостиную… Вам это подходит?
— Конечно. Большое спасибо. Мне и не снилось, что я так устроюсь в командировке.
— Вы, наверно, голодны и хотите есть? Я одна без сына летом ничего не готовлю и питаюсь в столовой. Кстати, столовая недалеко от дома.
— Пожалуйста, не беспокойтесь. Я немного отдохну и схожу в столовую.
— Отдыхайте.
Косарев имел жену и двух дочерей. Жена его была несколько неуравновешенная, временами вздорная женщина, и их отношения складывались непросто. Но, наверно, он все же любил ее за то, что она заботилась о нем, предана семье и дому.
На работе Косарев с головой погружался в свое дело, и бывали минуты полного отрешения, когда даже забывал о себе. После смены задерживался еще часа на два, и к концу первой недели стало ясно, что закончит работу дней на пять раньше, чем предполагал.
Уже на второй-третий день он заскучал по дому, и странно, чаще вспоминались ему не дети, а жена. Когда после работы один выходил на улицу, к сердцу подступала грусть.
Перед самым закрытием он ужинал в столовой. Случалось, там уже ничего не оставалось, тогда выпивал чаю и шел домой.
Словно с озябшей душой входил Косарев в квартиру.
— Добрый вечер, — произносил Косарев
В ответ слышал:
— Здравствуйте. Идите смотреть телевизор, интересная передача.
Он входил в гостиную и садился на стул.
— Вы никуда не ходите, постоянно сидите дома, — сказал как-то Косарев.
— Да, никуда не хожу. Глаза ни на что не смотрят, — ответила Клава. — Я забыла, когда последний раз была в кино.
— У вас нет знакомых?
— Есть и родственники, и знакомые. Но на людях мне тяжелее, чем одной. Работа и дом — вот и все, где я бываю. С сыном мне не так скучно, и я жалею, что отправила его на все лето к бабушке. Скоро он приедет.
— Но ведь так нельзя, Клава. Вы еще молодая и можете изменить свою жизнь.
— Не так-то просто заново устроить жизнь. Кто мне нравится, я тому не нравлюсь, а кому я нравлюсь, тот не нравится мне.
Она уже три года жила вдвоем с сыном и вынесла все: и материальный недостаток, и одиночество. Косарев спросил Клаву:
— Из-за чего вы разошлись с мужем?
— Он много пил. Мне очень хотелось сохранить семью, я вначале терпела, прощала ему и ежедневные пьянки, и то, что он не приносил денег. Я знала, одной жить трудно. Но потом стало невыносимо: он с кулаками набрасывался на меня, а однажды сильно избил.
— Вы хорошо знали его до замужества? Я это спрашиваю потому, что многие спешат выйти замуж, а потом горько раскаиваются.
— Мы встречались больше года. Он уже отслужил армию, и мне шел двадцать второй год, я была не зеленой девчонкой.
— Он и тогда пил?
— Иногда выпивал… Я часто думаю: ведь пьют не случайно, а из-за какой-то причины. И почему он стал пить? Наверно, он не любил меня.
— Почему вы так считаете?
— А если бы любил, разве он бы стал пренебрегать мною? Нет, он не завел себе другую женщину, но он постоянно был с товарищами, а не со мной.
— Здесь может быть и другое — он незаметно втянулся в пьянство и не мог уже бросить.
— Если бы он сильно любил меня и сына, этого бы не произошло. Я, видно, не принесла ему радости.
— Вы хорошая, замечательная женщина, и не надо так о себе думать, — сказал Косарев и, немного помолчав, спросил: — Где теперь ваш бывший муж?
— Он снова женился и уехал в другой город.
— Вы не знаете, как он живет?
— Кой-какие слухи доходят. Пьет по-прежнему.
— Вот видите. Так что вы здесь ни при чем.
Так они сидели и разговаривали, затем, пожелав ей спокойной ночи, Косарев уходил к себе в комнату, ложился на кровать. Ему казалось, что она ожидает его прихода. «Что если, а?..» — спрашивал он себя, усмехаясь. Сердце его начинало бешено колотиться. «Быть в одной квартире с женщиной и не… — продолжал размышлять он. — Если я расскажу об этом в мужской компании, меня могут засмеять… Но нужна ли она мне? Она мне не нужна. Тогда, может быть, я ей нужен? Она ждет ласки? И почему не обласкать женщину, соскучившуюся по мужчине? Действуй — и все! Как подобает мужчине. Сейчас я встану с кровати, войду в комнату, выключу к черту этот телевизор, подойду к ней, скажу какой-нибудь комплимент — и… Что же я не встаю, а?.. Но ведь это так не делается, Дон Жуан. Надо пригласить ее куда-нибудь, хотя бы в кино, выпить, обязательно выпить водки, чтобы исчезла стеснительность, чтобы быть раскованным…
Косареву вспомнились ссоры с женой, те мгновения, когда она была неприятна ему, и со дна его души стала подниматься горечь. «Не такая уж у меня хорошая жена, чтобы сохранять ей верность», — подумал он.
— Клава, я взял два билета на французский фильм. Пойдете? — сказал Косарев.
— С удовольствием, — ответила она. — Я не помню, когда в субботний вечер выходила из дома.
Через некоторое время она вышла в темно-зеленом платье, которое подчеркивало ее стройную фигуру, и с распущенными длинными волосами.
— А вы очаровательная женщина! — промолвил Косарев. — В вас легко и влюбиться можно.
— Попробуйте, — кокетливо наклонив голову, ответила она.
«Клюет, клюет…» — подумал Косарев.
Вслух он сказал:
— Интересно, что о нас думают ваши соседи? Сегодня на меня долго с укором смотрела старушка, которая живет этажом ниже.
— Я им объяснила, у меня квартирант с завода.
— Но они, понятно, вам не поверили.
— Пусть. Мне все равно.
Они вышли на улицу, пошагали по вечернему городу.
Клава держала его под руку и шла, иногда касаясь плечом его плеча. Напряжение чувствовал Косарев и в себе, и в ней. Она как будто догадывалась о его намерении и ждала этого. Иногда ему хотелось сказать прямо: «Что, Клава, если мы с вами согрешим? Как вы на это смотрите?» И не нужна будет прогулка, кино и слова.
До начала сеанса оставалось еще минут сорок, и они направились в кафе-мороженое. Клава села за столик, а Косарев встал в очередь. Он взял две порции мороженого и поставил напротив Клавы. Лицо ее было таким грустным и отрешенным, что она не сразу заметила его.
— Вам плохо? — спросил он.
— Вечером на людях мне всегда тяжело.
Легкой беседы не получалось, на что, казалось, располагала вся обстановка — уютное кафе, музыка, загоревшиеся на улице фонари и гуляющие люди.
— Я заметил, — сказал Косарев, — вы не умеете притворяться.
— Это плохо или хорошо?
— Конечно, хорошо. Лицемерия в людях предостаточно.
— Зато я порчу другим настроение.
— Не беда… Но предаваться, Клава, унынию не стоит.
— Я одна, у меня нет никакой специальности…
Вам нужно в совершенстве освоить хорошую профессию. Одним словом, куда вас больше влечет. Это поможет вам крепко встать на ноги, даст материальный достаток. Вы не будете так смотреть на себя.
А потом, может быть, вы встретите хорошего человека и наладите семейную жизнь. Хотите, я поговорю с вашим директором, он устроит вас куда-нибудь на учебу? Курьер — это, простите, не совсем серьезно в вашем положении.
— Если нужно будет, я сама поговорю, — несколько резко сказала Клава.
— Ого! — вскинул на нее глаза Косарев. — А вы мне все больше нравитесь.
— Я жду, когда немного подрастет сын. Оставлять его на целый день одного дома — я не могу. А тут я всегда могу прийти домой, накормить его и узнать, чем он занимается. Еще год-полтора — и я уйду с этой работы… Нам, наверно, уже пора в кино?
— Да, пора. — Косарев глянул на часы.
Они пришли домой, и Косарев предложил:
—Давайте, Клава, поужинаем.
Они сидели на кухне за столом. «Ждет ли она?» — думал Косарев. По ее лицу нельзя понять, но все же какое-то смущение чувствовалось в ней, она отводила глаза в сторону. «Ну а тебе нужно ли?..» — говорил он себе. Ему тоже делалось неловко.
— Уже поздно, — сказала Клава, — пора спать. Я пойду приму душ.
«Почему она сказала? — подумал Косарев. — Что это, намек?»
Он встал, отнес тарелки в раковину и пошел в свою комнату. В ванной послышался шум льющейся воды. Не раздеваясь, он лег на кровать и стал ждать, когда перестанет течь вода. Наконец шум прекратился. «Сейчас, сейчас… — говорил Косарев. — Сейчас я встану, войду в ее комнату, скажу какую-нибудь пошлость… Сейчас…»
Он не заметил, как уснул. Проспал он, наверно, часа полтора-два. В комнате горел свет. Брюки измяты и от неудобной позы болела шея. В голове — тяжесть. «Неужели я уснул! — удивился он. —А она, вероятно, ждала. За какого кретина она теперь меня считает!.. Может быть, пойти теперь?.. Разбудить, если спит?»
Косарев прислушался — в квартире тихо. Громко, как у вора, стучало его сердце. Он встал с кровати, снял галстук и вышел в прихожую. Дверь в ее комнату, как всегда, приоткрыта. Косарев направился на кухню, открыл кран и долго пил воду. Затем, почти не чувствуя собственного тела, шагнул в комнату, где спала Клава.
— А? — чуть слышно, испуганно произнесла она и сделала движение головой на подушке.
В это время громко залаяла собака. Ее пронзительный голос звенел в ночной тишине, так что Косареву показалось, что проснулся весь дом. С него точно сняли кожу. Он ощутил страшный стыд и понял, что между ними ничего не может произойти.
— А? Что случилось? — уже громче сказала Клава, освобождая из-под одеяла руку и гладя ею собаку. — Тихо, тихо, Мушка. Успокойся.
— Извините, Клава. Я вас потревожил. Я думал, вы не спите, и захотел пройти на балкон покурить.
— Я долго не спала, а потом задремала.
— У меня заболела голова, — говорил Косарев с балкона, закуривая и глядя на спящий город.
— Хотите таблетку от головной боли?
— Не надо, пройдет и так.
Продрогнув, он вошел в комнату, закрыл балконную дверь, задернул штору и, проходя мимо Клавы, сказал:
—Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — тихо ответила она, по-видимому, засыпая.
Через два дня вернулся из деревни ее сын. Это был восьмилетний мальчик со светлыми волосами, тихий, задумчивый. Он долго и внимательно рассматривал Косарева, потом перевел взгляд на мать.
— Дядя живет у нас временно. Он в командировке, приехал из другого города. Мы сдаем ему комнату, — объяснила ему Клава.
— А я и не думал, что у тебя такой взрослый сын. — Косарев потрепал мальчика по голове. — Уже мужчина.
— Да, он большой. — Лицо Клавы светилось гордостью.
— Ay меня, понимаешь ли, две дочери, — с нежностью в голосе произнес Косарев, — тоже большие девочки.
Косарев закончил работу на десять дней раньше, послал жене телеграмму, простился с Клавой и с замирающим нетерпеливым сердцем сел в самолет, который через два часа доставит его в другой город, где он увидит жену и детей. Только теперь он понял, как соскучился по ним.
Когда его товарищи, шутя, спрашивали, как он в командировке проводил время и были ли там соблазны, Косарев отводил глаза и говорил:
— Приходилось много работать.
Ему становилось неловко.
