Кое-как позавтракав, Комов ждал машину. Помаявшись, словно в гостях, на табуретке посреди комнаты, не выдержал, и вышел во двор. Было четверть седьмого.
Комов ногой в низком брезентовом сапоге сгреб с крыльца рыжую кошку, сел. «Все хозяйство, — подумал он, усмехнувшись. — Говорят, к месту они привыкают. Чем же кормится она?»
С беспощадной яркостью солнце осветило его худое, с серой кожей и запавшими щеками лицо старого язвенника.
Когда он закурил четвертую с утра папиросу и совсем уже решил идти в правление пешком, подъехал «газик», Комов подошел к нему, набычившись, как тяжесть неся в себе бранное слово, но в последний момент сдержался, выдохнул из ноздрей дым, с треском захлопнул дверцу.
— А что вы хотите, Федор Васильевич? — не здороваясь, обиженно заговорил шофер. — Ведь она только на моих нервах и ходит. Кольца надо менять, аккумулятор…
— Ты знаешь, что такое июнь месяц? Знаешь, сколько меня народу ждет? — перебил его Комов.
— Не заводилась. Хорошо, Василенко попался, продернул чуть. А завтра я, может, совсем не приеду, прямо говорю. — Шофер со скрежетом переключил передачу — словно черту под последними словами подвел. — Надо в ремонт.
— Надо с вечера машину готовить.
— Когда мы с вами вчера вернулись, Федор Васильевич? В первом часу. Позавчера? То же самое, в двенадцать ноль-ноль. И так всю дорогу.
— Страда, Николай, — примиряюще сказал Комов.
Машина остановилась у правления. Закончив формальные, требующие председательского слова или подписи дела, Комов остался в кабинете один. Он увидел в дверях своего заместителя.
— Едешь? Погоди, Федор Васильевич, дело есть, — сказал тот, подавая цепкую ладонь. — Про драку слыхал? У доярок вчера на летнем выпасе?
— Нет. А что такое?
— Киномеханику Гришка Спиридонов чуть ухо не оторвал. Из-за девок подрались.
— Оторвал или нет? — спокойно спросил Комов.
— Говорят, держится пока. Мать его приходила. Ну, ты знаешь, баба — бой. В суд подают.
Комов хмыкнул раз, другой, и вдруг захохотал. Лицо его мгновенно и неузнаваемо изменилось, как будто он маску с него то ли сдернул, то ли на него надел. Заместитель посмотрел обиженно и не то чтобы улыбнулся, а слабо отразил на своем лице хохот Комова.
Ну-у, — протянул он, — ну чего ты? С тебя же спросят. Ведь у доярок этих форменный бордель. Вьются ухажеры клубом.
— Хорошо! — говорил сквозь смех Комов. — Что они ему, зубами, что ль… или инструментом каким?
— Надо ставить вопрос, разбираться. Могут ведь и голову оторвать в другой раз.
— Ладно. Поговорю с ним. Если ухо держится, помирим. А на выпас я как раз ехать собрался. Нет, ты подумай, Филиппыч, ведь десять лет назад у нас и подраться то было некому. Разве девкам за последнего сопляка. А теперь видал? Конкуренция пошла. Живем, значит…
Дорога на выпас шла по узкой глиняной плотине пруда. Потом с обеих сторон потянулся ельник, даже теперь хранивший замкнуто угрюмость, не поддававшийся роскоши и ярости полдня. За ельником началось пшеничное поле.
Рядом с дорогой, параллельно ей, шел комбайн, и Комов приказал к нему подъехать. Шофер хотел напрямик пересечь узкую, метров в семьдесят, полосу не скошеной пшеницы.
Куда? — крикнул Комов. — А ну, объезжай!
— Он же низко косит, подберет, — сказал шофер Перестоялось зерно, от ветра сыплется, а ты машиной прешь.
— Да что там, Федор Васильевич, бензина больше сожжем. Копейки, — продолжал говорить шофер, хотя машина уже шла в объезд.
— Арифметик! — снова, уже со злостью, крикнул Комов. — Хлеб это, понял? Хлеб!
Комбайн надвинулся на них грохочущей, лязгающей громадой и стал. Открытые шестерни и цепи на его боку с налипшим соломенным мусором продолжали двигаться! Комова охватила терпкая, как запах пота, волна разогретого машинного масла.
Перехватывая руками скользко-жирные поручни, он поднялся на мостик. Комбайнер улыбнулся ему навстречу, и на его черном от грязи лице тем оживленней и ярче сверкнули белки глаз и зубы.
— Ну как, Семен? — спросил Комов, пожимая ему руку и тоже улыбаясь.
— Нормально, Василий, — пророкотал Семен.
— Когда кончать думаешь поле?
Семен внимательно посмотрел вокруг, хотя косил здесь и видел все это уже неделю.
— Да когда ж… через пару дней бы и кончили. — Он замялся. — Машины не успевают. Только что с полным бункером опять час простоял.
— Так, — только и сказал Комов, зная, что этому помочь нельзя. Машин было в обрез.
— Давай-ка до конца гона, — сказал Комов Семену, — там сойду.
Сверху были видны выкошенная, странно пустая часть поля и еще стоящий на корню хлеб. Налево лежал зеленый треугольник кукурузы, за ним кирпично-красная нотка гречихи, справа крутой бок холма с рассыпанным на нем, неподвижным, словно приклеенным, стадом.
Там же стоял игрушечно-крохотный белый домик рядом с огромным черным навозным пятном. Это был летний выпас, и Комов подумал, что должен успеть как раз к началу дойки.
По дороге туда обогнали группу доярок. Шофер невольно без нужды просигналил, и они дружно повернули к машине веселые, разгоряченные, круглые лица.
— Жениться тебе надо, — сказал Комов шоферу, делая замечание за эти ненужные гудки.
— Погожу пока, — серьезно ответил шофер. — Да я не знаю, останусь здесь, нет. Жалею, между прочим, что вернулся из армии сюда. Описка вышла.
Комов давно уже понял, что этот парень с острыми, беспокойными глазами в колхозе не жилец, и ответил коротко:
— Переработку оплатим.
В домике доярок было пусто. У двери на ящике стоял цинковый бачок с водой. Возившаяся в шкафу женщина в захлюстанной юбке оглянулась и поразила Комова тонкой, нежной красотой девичьего лица.
Поздоровавшись, она помялась в смущении, выждав для приличия минуту времени, пошла к двери, Комову почему-то показалось это обидным. Он остановил ее:
— Погоди, что ж ты бежишь? Новенькая?
— Я второй месяц уже, — тихо сказала девушка. Варвара Петровна у нас. Может, позвать ее вам?
— Давай, — согласился Комов.
Сел за стол, пригладил спутанные волосы, поспешно закурил. Он услышал ее далекий, но сильный голос. Она вошла с дрожавшей на полных губах улыбкой, но сразу же подчинилась взгляду Комова, согнала ее.
— Вот хорошо, что заехали, а я собиралась к вам, сказала она звучно, и оживление, убранное ею с лица, продолжало быть слышным в голосе.
— Хорошо, да не очень, — сказал Комов сухо, словно еще раз напоминая, как они должны обращаться друг с другом. — Ты заведуешь фермой, Варвара Петровна, значит, отвечаешь за все, что делается у тебя. Скажи, что это за дом свиданий доярки твои здесь устроили?
С ее приходом Комов почувствовал, что все скудные вещи в комнате и даже стены как-то отодвинулись, расплылись по краям, и сам он ощутил внутри зыбкую неуверенность и тревогу.
Поэтому усиленно старался думать и говорить только о деле. И снова она подчинилась ему, голос ее стал сух и тускл, и были видны теперь кольцевые морщины на полной шее, и опущенные углы рта, и припухшие суставы на пальцах рук и то, что ей уже за сорок.
— Что же я могу, Федор Васильевич? — сказала она. — Разве уследишь за этим? Да и какие права?
Сейчас дойка, собери-ка их мне сюда. Я им скажу, какие права. Здесь рабочее место, как на заводе, и никаких таких…
— Ох, да нехорошо как, стыдить-та всех. Может, я сама? Я ведь знаю, кто и что…
— Ладно, попробуй, — согласился Комов, чувствуя необходимость хоть в этом уступить ей. — Как вообще дела?
— Силос нужен, машин по пять в день. Выгона вымолили, сушь стоит.
Комов ответил ей, и они еще долго, спокойно, почти скучно говорили о делах фермы.
Когда Комов, а вслед за ним и она вполне утвердились в тоне сухой деловитости, ему стало вдруг тяжело и тоскливо. Одновременно с этим он все яснее и яснее ощущал знакомую острую боль под ложечкой. Ему приходилось напрягаться, чтобы ни выражением лица, ни голосом не выдать ее. На лице выступила испарина, высохли губы.
— Прикажи-ка молока парного. Пекло… — сказал он небрежно.
Варвара Петровна поспешно вышла, и он услышал ее быстрые, почти бегущие шаги. «Что это она, как девочка», — в зазор между схватками боли просочилась у него мысль. Теперь, когда не надо было сдерживаться, он трудно ворочал под кожей комьями желваков, давил под дых приставленные к краю столешницы кулаки.
Принимая от нее кружку, вдруг близко увидел ее полные жалости и участия глаза и слабо, откровенно улыбнулся. Она молча смотрела, как он пил. Скупо звякнула поставленная на стол пустая кружка.
Еще? — спросила она тихо.
Комов почувствовал, что созданная им преграда до юной отчужденности прорвана, и поспешно встал.
Спасибо! Так договорились — силос пойдет дня через три. А красавицам своим накрути хвост, пока я до них не добрался, — сказал он, со стыдом слыша не естественную бодрость своего голоса.
Совсем другое говорили ее упорно глядящие, влажные от внутреннего усилия глаза. И весь длинный день он вспоминал их, и запрещал себе это, и ничего не мог с собой поделать.
Из района возвращались засветло. Накатанная дорога то ослепительно сверкала в лучах низкого солнца, то теряла этот блеск, показывала свое обыденно-скучное, серое, в трещинах и ухабах полотно.
Поблескивали нити телеграфных проводов с нанизанными на них рядами ласточек. Попеременно вспыхивали и тускнели, словно перемигиваясь, окна показавшейся деревни. Дорога пошла вниз, воздух стал прохладней и гуще.
— Чудеса! Белым днем вернулись! — сказал шофер весело.
Машина остановилась.
— Завтра в семь как штык. Смотри! — сказал Комов хмуро в противоположность непривычной ему внутренней размягченности.
Тишина, пустота, затхлый, нежилой запах дома в этот вечер показались Комову особенно неприятны. Есть не хотелось, но он все-таки открыл банку привезенных из района макарон с салом, выложил на сковородку.
Поковырявшись в макаронах и выпил. Спирт согрел пустой желудок, распустил боль. В комнате вспухали сумерки. Закурив, он вышел во двор.
По улице прошла пара. Расклешенные штанины захлестывались вокруг длинных ног парня. Несмотря на духоту вечера, на плечи девушки был наброшен пиджак.
Комову вдруг вспомнилась жена, с которой он разошелся три года назад. Это произошло совершенно для него неожиданно. Однажды вечером, когда он вернулся с работы и поужинал, она сказала ему, что любит другого человека, учителя местной школы, с которым Комов поддерживал почти дружеские отношения.
Сказанное ею представилось Комову настолько нелепым, что он растерянно улыбнулся в ответ. Да и долго потом, до самого ее отъезда, он все никак не мог поверить в реальность происходящего…
А вскоре и сын уехал учиться в институт, и Комов на пятом десятке лет остался один. Опустевший дом пугал его, нагонял тоску, и с тех пор он старался приходить сюда только на ночь…
Когда Комов увидел медленно идущую по улице Варвару Петровну, у него пересохло во рту и гулко сдвоило сердце. Ему показалось вдруг, что она появилась здесь не случайно, и, еще не зная, что сделает, что ей скажет, он решительно встал с крыльца…
