Каждое лето, который уж год подряд, Юрий Морозов ездил в отпуск только на свою родину в деревню. Он ждал встречи с друзьями, которые, как и он, приезжали в деревню летом. Вечерами они сходились, рассказывали о своей жизни, вспоминали озорное детство.
— Помнишь, Мороз, как мы с тобой в лесу гряду выкопали и махорку посеяли.
— Помню. Каждый день ходили поливать.
— Ну и выросла махорка? — смеясь, спрашивал кто-нибудь.
— Да, прямо в пачках, первый сорт,
Тут раздавался такой хохот, что грачи на старых ветлах, как от выстрела, разом просыпались, взлетали и, галдя, кружились над сонной деревней.
Они засиживались за полночь, уже клонило в сон, челюсти сводила зевота, от которой сигареты больше не помогали.
— Может, по домам? — предложит один из них.
Но и после этого они еще посидят. Затем встают, пожимают друг другу руки, говорят:
— До завтра, — и расходятся, чувствуя тепло старой дружбы.
Эти вечера на завалинках с друзьями детства вспоминались Юрию целый год, звали его к себе, и на другое лето он снова ехал. Поэтому отпуск был еще временем встреч.
Одной встречи Морозов ждал особенно, хотя и боялся. Он даже перестал надеяться, потому что уже несколько лет подряд никогда не заставал ее.
Морозов снова приехал летом, пропустив три года, за которые с ним произошло немало. Жизнь его, похоже, входила в плавное русло. Теперь она спокойно потечет, думал Морозов, потому что молодость минула. Но в свои тридцать с лишним лет он выглядел молодо, на его лице как бы застыла добродушная улыбка.
Он обязательно сходит на охоту. Как давно он не охотился, не проводил ночи в лесу у костра! Последние дни перед отпуском Морозов даже стал бояться, как бы не задержали на работе или что-нибудь другое не помешало ему уехать.
Но с первых шагов его ждало разочарование: никого из друзей не было на этот раз. Он совсем забыл: то, что случилось с ним, произошло и с его товарищами, да и сам он не был здесь три года и кто-то ждал его, спрашивал у матери, и та отвечала: — Нет, не обещал он ноне приехать. Что будет до другого лета.
Морозов не знал, чем заняться. Он немного помог матери по хозяйству. Мать старалась все сделать без него, чтобы сын только отдыхал.
Однажды, когда он, как обычно, лежал на диване с книгой, мать, пройдя мимо него, сказала:
— Нынче Таня Соловцова приехала.
Если бы Юрий услышал мужское имя, то тут же бы отложил книгу, потому что надеялся, что кто-нибудь из друзей. Морозов с запозданием встрепенулся.
— Ты сказала, кто-то приехал? — спросил он мать.
— Да, Таня Соловцова. Она и прошлое лето гостила. Юрий удивился спокойствию и равнодушию, с каким воспринял это известие. «Боже мой! — подумал он. — А как я страдал и мучился из-за нее. Да, все проходит, и ничего не остается». Когда-то он ехал сюда с тайным желанием увидеть ее, особенно в первые свои приезды, и, если будет такая возможность, отомстить ей за ту боль, которую она ему причинила. Затем это желание с годами потускнело, ему просто хотелось посмотреть на человека, которого он любил. А теперь даже и любопытства не было. Что если она растолстела? Это часто бывает с женщинами.
«Уйду на охоту, — решил Морозов. — Какая бы ни была погода, все равно уйду».
Юрию Морозову казалось, что он был влюблен в Таню Соловцову с тех пор, как стал помнить себя. Они были ровесниками и жили неподалеку друг от друга. Видя ее, он всегда сильно смущался, и она тоже стеснялась его.
Эта взаимная застенчивость не осталась незамеченной, и их уже в детстве дразнили женихом и невестой. Но по-настоящему любить ее он стал, когда им было лет по семнадцати. Именно тогда он перешагнул через свою робость и остался с ней наедине.
Увести с гулянки девушку и как можно дольше просидеть у кого-нибудь на крыльце, у них, подростков, считалось чем- то вроде рыцарства, как у мальчишек умение хорошо плавать, нырять, ездить верхом на лошади.
Таня Соловцова была самой красивой девушкой в деревне. Всегда хотелось смотреть в ее большие голубые глаза, цвет которых «оттеняли темно-русые волосы.
Они облюбовали себе крыльцо у одинокой женщины, жившей на краю деревни. К дому подступал лес и таинственно глядел на них из темноты. Вскоре они подружились и с женщиной, хозяйкой дома.
Она, как добрая колдунья, опекала, оберегала их. На третий или четвертый раз они нашли на крыльце чистый половичок, разостланный так, чтобы было удобно сидеть вдвоем, потому что крашеные ступеньки холодили. Иногда она выходила к ним и спрашивала:
— Это вы Юра с Таней?
— Да, —отвечал Морозов, а Таня пряталась за его плечо.
— Сидите, сидите. Я только вот… — Было видно, что женщина вышла только затем, чтобы взглянуть на них, прикоснуться к их молодости, красоте.
— Не мешаем мы вам? — спрашивал Юрий.
Тут женщина махала руками.
— Что вы, что вы! Сидите хоть до утра. Мне с вами повадней. Слышу, живые души на крыльце сидят.
Она стояла ровно столько, чтобы не надоесть им, и уходила в дом.
В душе Юрия происходило что-то важное. Хотелось рассказать Тане о том, что он испытывает, но то ли от неумения выразить это в словах, то ли от робости Морозов молчал.
Но и без слов многое им было понятно. Запах скошенной травы или поспевающей ржи, разные звуки, особенно скрип дергача в пойме реки, заставляли замирать сердце от нежности.
Таня Соловцова училась в районном городе в педучилище и с весны каждый день ездила на автобусе домой. Юрий всегда ее встречал. Шоссе было в полутора километрах от деревни, в лесу.
До прихода автобуса оставалось много времени, и он залезал на самое высокое дерево, садился в развилку сучьев и глядел на дорогу. Подъезжал автобус. В дверях мелькало знакомое платье.
Она шла, напряженная, не глядя по сторонам. Он, казалось, по одному воздуху спускался с дерева, стряхивал с брюк кору и не спешил выходить, из-за веток наблюдая за ней. Она чувствовала присутствие Юрия, останавливалась, глядела в его сторону и приказывала:
— Выходи!
Он вставал перед ней. При свете дня они некоторое время терялись. Потом смущение проходило. Иногда они возвращались к шоссе, садились на бугор и наблюдали за проносившимися машинами. Шоссе было бойким. Оно словно завораживало их, говорило о странствиях и приключениях. Случалось, шофер высовывал голову и что-то кричал им.
—А-а-а!..— разрывал ветер его слова.
Они заходили в глухую чащу и там, скрытые ото всех, долго целовались.
Таня закончила училище, и ее направили на работу в Сибирь. Они не знали, что такое разлука, и радовались расставанию как чему-то новому в их жизни. Вскоре и Юрия Морозова взяли в армию. Целых два года прослужил он’ на севере.
Возраст ли добавлял что-то новое в их отношения, действовала ли разлука или огромное расстояние, которое легло между ними, но только с зимы тон писем, которые они часто писали друг другу, переменился. До этого они дышали прежним чувством, воспоминанием деревни. Теперь же появилось какое-то сомнение.
Получая ее письма, он торопливо читал, отыскивая желание, водившее ее рукой. Потом переписка оборвалась. И они потерялись на долгие годы.
Не встретиться им было невозможно, и они увиделись на другой день в тесном проулке под ветлами. Оба не успели ни испугаться, ни смутиться. Юрий остановился, охватывая ее взглядом, а Татьяна шла к нему навстречу.
Она была по-прежнему красива, только красота стала зрелой. Татьяна, видно, понимала это и смело шла к нему. Обручального кольца на руке не было.
— Здравствуйте, — сказала она, останавливаясь перед ним. — Сколько же лет мы не виделись?
Голос ее тоже несколько изменился.
— Лет двенадцать-тринадцать, наверно, — ответил Юрий.
Он немного смутился, закурил и приглаживал волосы на затылке. А она держалась уверенно, и тени смущения не было в ее голубых глазах.
— Вы редко приезжаете сюда? — спросила Татьяна, — Каждый год ездил. Только вот последние три года пропустил.
— А я, видно, стала бывать здесь, когда вы перестали… Как проводите время?
— Вначале скучал. Да и погода была плохая. Но вчера отправился на охоту и повеселел, — Вы разве охотник?
— В душе. Охотиться же приходится редко.
Стоять долго было неудобно — и так какая-нибудь старуха уже смотрела ни них через частокол. Татьяна поняла это и медленно пошла по тропке.
— Сегодня в клубе кино. Вы придете? Хотелось бы узнать, как вы живете, — сказала она.
— Постараюсь прийти.
Юрий тоже пошел в другую сторону. Несколько раз он украдкой смотрел ей вслед.
Придя домой, он не мог ни на чем сосредоточиться и не слышал, о чем его спрашивала мать. Татьяна стояла перед его глазами — другая, изменившаяся, вытесняя ту, прежнюю.
Деревенский клуб был кирпичный, типовой, с мягкими креслами, но народу в нем собиралось намного меньше, чем во времена его юности. Тогда, если показывали кино, народу набивалось целый зал, сидели на грубых расшатанных скамейках, которые иногда даже ломались.
Морозов вошел в зал и сел с краю в кресло. Татьяна была уже здесь. В кино пришло всего человек пятнадцать подростков и несколько пенсионеров.
Во время сеанса Юрий иногда смотрел в ее сторону. Она казалась сосредоточенной, но лицо ее почему-то представлялось грустным, хотя он не мог в сумраке видеть его выражения. Ему тоже стало грустно. Как сложилась ее жизнь? Что она испытала за эти тринадцать лет?
Кино кончилось, зажгли свет, и все стали расходиться. Юрий увидел ее, как только глаза привыкли к темноте. Она тихо шла по сереющей дороге, и одиночеством веяло от нее. Заслышав шаги, она пошла еще тише, затем остановилась, поджидая его, и они пошагали рядом. Миновали последние избы и оказались за околицей.
— Сядем, — предложила Татьяна.
Здесь когда-то стоял тот самый дом, на крыльце которого они любили сидеть, — от него осталось лишь несколько бревен. Лес разросся и подступил ближе.
— Ну, рассказывайте, как вы жили, как живете, — попросила она.
— Как? Закончил институт, работаю на заводе… Женат, растет сын… — глухо отвечал Морозов.
— Очень подробно, — усмехнулась Татьяна. — Вы счастливы?
— У человека счастье остается позади или он ждет его впереди, а о настоящем никто определенно не скажет.
— Да, наверно, это так, — согласилась она.
— Обо мне интересного рассказывать нечего. Вы-то как жили все эти годы?
— О-о, у меня совсем неинтересно. Ращу дочь, уже большая, двенадцать лет. А с мужем я разошлась.
Юрий чуть не спросил ее, почему, но вовремя сдержался. Он сказал:
— Вы живете там же, в Сибири?
— Нет, уже переменила много мест. Кочевница, цыганка… Сейчас я живу в небольшом поселке недалеко отсюда. Захотелось поближе к старикам.
С Морозовым стало твориться что-то странное. Слыша ее голос, он переносился в прошлое. Ему казалось, что он — восемнадцатилетний и никуда не уезжал из деревни, каждый вечер они сидят на бревнах, оставшихся от дома, и он в любое время может обнять ее за плечи и прижаться к ее губам.
Звездное небо, знакомые с детства запахи, шелест близкого леса — все это помогало ему забыться.
Морозов видел в ней близкое. Ведь чуть ли не с детства он любил ее, и они предназначались друг для друга, но этого почему-то не произошло. Они повернулись, нечаянно коснулись рук и в одном порыве разом кинулись в объятия.
— Ты вспоминал обо мне? — спросила Татьяна.
— Часто. Первые годы я и приезжал сюда, чтобы увидеть тебя.
— Это правда? Почему же я не знала, что ты ждал меня здесь? — В ее голосе слышались слезы.
Они встречались с большой осторожностью в лесу и уходили подальше от деревни. Погода установилась теплая, сухая, словно она была за них. Ничто не напоминало о прошлых дождях.
Встречались они на одном и том же месте— на опушке леса у старого раскидистого дуба, который Юрий помнил с детства и который за это время почти не изменился. Обычно Морозов приходил намного раньше, шел в глубь леса, искал грибы или, замерев, слушал тишину.
Лес хранил их тайну. Он был добрый и мудрый, этот лес, как столетний старик, знал наперед, что у них будет, но до поры до времени укрывал их от чужого глаза.
Морозов смотрел на часы и спешил назад. Иногда Татьяна уже ждала его, прислонившись к дубу. Но чаще он сам прижимался к стволу спиной и глядел на дорогу, ведущую в деревню.
Вон она показалась из-за угла дома и идет к нему, держа на согнутой руке небольшую корзину. Она приближалась, и Юрия все сильнее охватывало волнение. Все в ней его трогало, даже заколка в волосах.
Встретившись они шли тропинками, опушкой леса, берегом реки, краем оврага. Устав, они садились в укромное место на разостланный Морозовым пиджак. Она много рассказывала о себе.
— Почему у нас тогда все так получилось? — спрашивала Татьяна и начинала рассуждать. — Нет, ты не виноват. Виновата я. Может быть, я тебя мало любила? Нет, я любила, сильно любила. Но эта разлука… Понимаешь, девушка по-другому все воспринимает. Она должна торопиться, спешить, иначе может остаться одинокой на всю жизнь.
Почему опыт приходит так поздно? Теперь я бы готова ждать десять, двадцать лет. Жизнь всегда отплачивает человеку за все.
Они говорили обо всем, только будущего не касались.
Вставали и шли, если было еще рано, дальше, а если поздно — возвращались назад. Иногда они заходили в соседние деревни, где их не знали, и брели по тропинке мимо домов, глядя на палисадники и на окна, заставленные цветами.
Заглядывали в колодец и опускали ведро. Подняв наверх, припадали губами и пили через край студеную воду, проливая себе под ноги. Им доставляло радость видеть и прикасаться ко всем предметам, с которыми было связано детство и юность. Порою они уходили так далеко, что вечер заставал их в поле или лесу.
Юрий взял ее за руку у локтя и потянул к себе, и она с готовностью прижалась, уткнув лицо в его плечо. Их юношеская любовь, угасшая много лет назад, вновь вернулась.
