Рита жила на три дома сразу. В первом доме она спала, ела, ухаживала за цветами, держала собаку Мушку и кошку Маргошу. Ее кровать стояла в комнате, под окном которой росла сирень.
В мае она открывала окошко и начинала дышать сиреневым ароматом. А потом зацветали душистый табак, маттиола…
У Риты и дома было много цветов. Горшки с цветами стояли не только на подоконниках, но и на полу, на ступеньках крыльца, и даже вдоль садовых дорожек.
Соседки заходили и ахали: красиво, красиво. Только не лень тебе еще и эту заботу на шею вешать? Или других мало? Вон – огурцы пошли, пора банки закрывать…
Да закрывала она банки, закрывала! И c огурцами, и с помидорами, и с салатами. Но почему при этом надо отказываться от цветов?!
Еще больше цветов раздражал соседок аквариум. Нет, подумайте только – балуется, точно дитя. На рыбок любуется. Да ладно бы аквариум был маленький, а то – больше метра в длину. Это же сколько с ним мороки!
А она смотрела на плавающих рыбок и думала: вот где жизнь! Плавают себе среди красоты. Не то, что люди…
Во второй дом Рита приезжала копать картошку, рубить уток и кур и делать из них тушёнку.
Уток и кур с каждым годом становилось все больше, а этим летом свекровь еще и бычков завела. Одной ей с разросшимся хозяйством было не справиться, и Славик, ее сын (а ее, Риты, муж), до того наезжавший в Каменку время от времени, поселился там насовсем. А наезжать стал к жене – примерно раз в неделю.
И привыкнуть к этому Рита никак не могла. Нет, она не скажет про себя, что одиночество ей в тягость (оттого и с работы ушла без сожаления, а еще оттого, что на платках она заработает больше, чем на грошовой должности медсестры). Но вот просыпаться одной ей совсем не по душе.
И ходить вечером по двору и дому, запирая все калитки и двери – тоже приятного мало. Это всегда делал муж, и она всегда при этом думала: хорошо! Словно защитную стену вокруг нее возводит. За мужем и впрямь – как за каменной стеной.
А теперь?..
И он-то, он-то, – думала она дальше, – неужто ему все равно, где жить? Неужто совсем в ней не нуждается? Для кого она создавала весь этот рай – для одной себя, что ли?
Временами она говорила себе: все, приедет сегодня – а я и дверей не открою. Пусть живет со своей мамашей… Они за скотиной уже белого света не видят… Приезжает – и все ей кажется, что от него навозным духом несет, хоть он и в чистой рубахе, и летний душ недавно соорудил, а значит, перед поездкой в город помылся.
«Город – ха!» – говорит Славик по поводу их нынешнего места жительства. И звучит это «ха» с таким пренебрежением! Только Рита с такой постановкой вопроса совсем не согласна. Да, невелик их городок, однако и не деревня.
На центральных улицах асфальт, народ в грязи не тонет. На их окраинной улице асфальта нет, ну так ведь не все сразу. Зато до центра дошел – и хочешь, постригайся в парикмахерской, хочешь, обувку в ремонт неси, хочешь, в магазин заходи.
Магазинов в городе много. Может быть, даже чересчур много – и в бывшем кинотеатре магазин, и в бывшем книжном бытовыми товарами торгуют, и в ДК по выходным торговля идет… Что делать – время такое. Зато кто хочет – торгует, а не хвосты коровам крутит…
Торговать Славик, конечно, не будет ни за что. Он привык к машинам и железкам, и ни за что бы своей работы не оставил, если бы она не оставила его – автоколонну, как и многое другое в городе, с началом всяческих перемен в государстве упразднили.
Ну, так другую работу мог бы поискать, чем к родимой мамочке ехать.
Да только ли мамочка в Каменке его держит? На прошлом базаре ей шепнули: смотри, молодых баб в селе много… Верка так и вовсе глаз с него не сводит. А ты же помнишь…
Еще бы ей не помнить! Верка, как втюрилась в Славика в восьмом классе…
После выпускного она, Рита, сильно опасалась, что Славик пойдет провожать домой как раз-то Верку, а не ее. В городе выпускники встречают рассвет на мосту через Хопер, а каменские ходят на Излучину.
Там, на Излучине, речка делает крутой поворот, образуя такую уж хорошую полянку – ровненькую, заросшую травой и цветами, молодыми дубками украшенную. Здесь выпускники всегда и разводили костер, пели песни. Разговаривали.
На Излучину шли вместе, а возвращались – кто с кем хотел. Вот она и боялась, что Славик – с Веркой…
Но он провожал в ту ночь, вернее, в то утро, ее.
У дома, под сиренью, целовались…
Тем же летом уехали в райцентр: она училась на медсестру, а он на водителя. И как только устроились потом на работу, сыграли свадьбу. Ее родители тоже вскоре переехали в райцентр.
Так что третий ее дом – как раз родительский.
Мама в последнее время сильно сдала. Сердце пошаливает, в голове шумит. Ноги совсем отказывают, долго стоять у плиты ей невмоготу. Два раза в неделю дочь прибегает, чтобы сварить родителям горячего. Яичницу и отец пожарит, картошку в мундирах тоже сообразит, а вот борща или супа…
Рита варит, мать вяжет – несмотря на все недомогания, спиц из рук она не выпускает.
– Твой приезжал в выходные?
– А как же…
– «А как же»… Пора бы уж и за ум взяться. Люди из села, а он…
– Мам, ну ты же знаешь: автоколонну закрыли, людей поувольняли.
– Многих поувольняли, да все как-то поустраивались, – не сдается мать. – Назад в село – это уж дураком надо быть.
Рита и сама так считала: назад в село – это расписаться в собственном бессилии, это признать, что в городе ты оказался не нужен. Это и правда признать себя дураками. Но одно дело – думать так про себя, другое – выслушивать от матери.
Могла бы и не высказываться, могла бы подумать, чем это может обернуться для дочери. Не-е-т, у матери что на уме, то и на языке. Вот и сейчас – режет, как ножом. Уже до государственного строя добралась…
– Оно и при колхозах не больно хорошо жилось. Свое здоровье я где потеряла? Да на колхозных полях. Одной свеклы сколько переполола. Но с нынешним временем…
Мать даже спицы положила на колени:
– Но с нынешним временем не сравнить, не-е-т! Не поймешь, кто и руководит хозяйством: то волгоградские, то московские… Чеченцев кругом полно, как будто своих, русских, не хватает.
Отец недовольно крякнул. Сколько себя помнит Рита – свой протест против чего бы то ни было он выражал именно так. Мать не преминула отреагировать:
– Чего кряхтишь? Свои без работы сидят, а мы всяких пришлых принимаем… Тебе бы знай на рыбалку ездить. Ему, видишь, рыбалка там нравилась. Он и сейчас чуть что – на Излучину норовит…
Рита слушала односторонний диалог родителей и внутри себя уже бушевала: придешь к ним душу успокоить, а они…
– Смотри, как бы тебя назад не сманили! Не вздумай!
Она уже хотела и свое слово вставить, но мать неожиданно тихо, как бы в нерешительности, произнесла:
– Поди, когда-нибудь наши правители про свой народ вспомнят.
И, снова взявшись за спицы:
– Вяжи лучше, дочка. Вяжи и вяжи!
И тут сдержать слезы Рита уже не смогла:
– А я что делаю? Цветы полью, корма рыбкам брошу, да за cпицы, за спицы…
Старались они ради Сережки – сына и внука.
Сын Риты был летчик. Военный. Квартиры военным по телевизору обещали, только ведь обещанного в нашем государстве не то, что три года – десятилетия ждут. Иногда на это и жизнь уходит…
Вот они и старались с матерью – вязали платки, а по выходным Рита еще и бегала на базар, платки продавала.
Профессия сына Рите не то, что не нравилась – она ее боялась. Была б ее воля – ни за что не пустила бы Сережку в летное училище. Так ведь обвели вокруг пальца, уговорили – муж и сыночек. Первый на машинах был помешан, а второму и вовсе от земли оторваться захотелось.
Когда они первый раз заговорили с ней о летном училище, она решила, что шутят. Ну, на строителей ребята уезжали учиться, ну, на механиков. Но чтобы в небо…
А они поехали и отвезли документы. А потом поехали вместе экзамены сдавать. И ведь поступил сынок!
Поначалу она особого страха не ведала. Тем более что голову они ей задурили капитально: в родном городе с работой плохо, а при такой профессии без дела никогда не будешь. Можно ли представить военные силы страны без авиации? А раз не будет без работы – значит, не будет и без зарплаты. С этим она согласилась, и даже похвалила мужиков: молодцы, вперед посмотрели.
Но когда начались полеты…
Нет, пока он летал далеко, по месту учебы, она переживала, что называется, теоретически. Но вот сына распределили на военный аэродром в соседнем городе… До того города и на машине-то не очень долго ехать. А уж на самолете… Самолет только взлетит, и через считанные минуты Рита видит его над своим двором. Сама, дура, купила сыну новый мобильник, сама приказала: перед полетом – непременно звони. Он и рад стараться: смотри, мама, как я высоко! Смотри, какие пируэты в небе выделываю!
А она как увидела те пируэты… Долго пришлось мужу выслушивать ее упреки и вопли!
А однажды… однажды сын приехал, против обыкновения, невеселый. Оказалось – товарища похоронил. Товарищ в ночном полете спутал небо и землю…
После этого еще строже наказала ему: звони. Потому что поняла, как сможет его уберечь: лишь только самолет появлялся над их городком, она начинала шептать молитву, которую сама и сочинила: «Царица Небесная Матушка, только сбереги, сбереги мне сына. Ни о чем больше Тебя не прошу. Я – обычная женщина, и никому не хочу его отдавать. Даже небу…».
Это были главные слова молитвы. А потом шли второстепенные: о том, какой Сереженька был в детстве – озорной, шаловливый, но не вредный, и поэтому все шалости хотелось ему простить, хотя от отца, случалось, под горячую руку попадало; еще о том, что когда мальчишка подрос и его ровесники потянулись в ДК на танцы, он знай лежал на диване, листая книжки, но лодырем никогда не был – бывало, она в огород, и он с ней: что траву полоть, что грядки поливать…
Нечего ему было делать в небе, нечего! Но раз уж это случилось – спаси и сохрани, Царица Небесная!
Пришла домой и рухнула на диван, и тут уж дала себе полную волю – заревела в голос, да еще и с причитаниями. Да за что же ей все это выпало! Мама болеет! У сына работа – страшнее некуда! Муж домой ходит, как солдат на побывку…
Все, хватит! Явится нынче – она его и на порог не пустит!
Тут и раздался стук в дверь.
И она сразу… открыла.
И сразу же – он еще и порога не переступил – кинулась в атаку:
– Чего приперся? Что – Верка уже не принимает?
Славка в недоумении таращился на нее:
– Ты чего, Рит? Дай хоть зайду…
– Заходи! Заходи, дорогой муженек, погости…
Муж прошел на кухню, сел к столу. И тут ее резануло по сердцу: сел, как в чужом доме – неуверенно, на краешек стула. Конечно – при такой жизни можно и отвыкнуть…
– Рит, ты это… полегче бы как-то, – пробовал навести мосты супруг.
Но она уже не могла остановиться:
– Полегче? С чего полегче-то?
И понесла – громко, с надрывом, со слезой: «Как солдат на побывку… Другие мужики вон… И душа у тебя, окаянного, не болит…»…
Думала – проняла, оказалось – завела: Славка тоже перешел на высокие ноты:
– Другие мужики, говоришь? Работу, говоришь, понаходили? А сколько они за ту работу получают? Государство нае… нас за гроши! Пошли они все на …! Лучше я своим горбом зарабатывать буду!
Славка, когда входил в гнев, становился страшным матершинником. И для Риты это всегда был сигнал: сбавь обороты. Вот почему в ответ на мужнину тираду она ничего не сказала.
Но тарелку на стол поставила с нажимом. И ложку положила небрежно. И пока он хлебал суп, сидела молча, уставившись глазами в стену. Молчала, и… соглашалась с мужем. А что – не так? Государство бросило своих дорогих граждан на произвол судьбы. Раньше говорили: коллектив – сила, а теперь – выживай каждый, кто как может. В индивидуальном, так сказать, порядке…
Снова она заговорила с мужем уже без всякого напора. Даже, можно сказать, мягко, просительно заговорила:
– Ну, а про Верку-то – правду говорят?
Он положил ложку на стол, долго смотрел на нее. Сказал непонятное:
– Рит, а что я купил… Поехали-то давай…
– Куда?
– А не спрашивай!
Протарахтели, на каждой выбоине спотыкаясь, по своей улице. Пролетели по асфальту улицы центральной. Ехала и опять ругалась про себя: купил… без согласования с ней… как будто не договаривались каждую копеечку на книжку класть…
Что же он там купил? И куда его несет? В Каменку, кур рубить, на ночь глядя?
Машина остановилась на Излучине.
– Ты иди пока, погуляй…
И она пошла вдоль подсолнухов. Вечерело. До блеска накатанная полевая дорога была гладка и упруга, как асфальт, только по асфальту босиком не пойдешь, а тут так и хочется снять надоевшую обувку. Она и разулась.
И сразу вспомнила, как любила ходить в детстве по такой вот дороге: ноге тепло и приятно, и идти хочется долго-долго, и верится, что там, за поворотом, непременно окажется что-то такое, чего раньше не видела и не знала – новое и другое.
Ну, а что – разве не здесь, не на Излучине, и началось ее новое и другое? Сначала любовь, а потом семья. Излучина подарила ей судьбу. И не предала ли она ее тем, что столько времени не вспоминала, не навещала? Умчалась в другую жизнь, забыв сказать спасибо.
А главное – дав себе обет никогда назад не возвращаться. Излучина не обиделась – так же заботливо стелет под ноги полотно дороги, так же овевает здесь лицо и руки пропитанный луговым ароматом ветерок. Она даже что-то обещает опять…
Когда вернулась назад, на полянке возле машины стоял шатер не шатер, а аккуратная темнозеленая палатка. И Славка картинным жестом ее приглашал:
– Прошу! Заходи, шамаханская царица!
Она не стала церемониться – нырнула в открытую дверцу, которая оттуда, изнутри, оказалась уже окном. Внутренняя сторона палатки была лимонного цвета, мягонькая такая. Рита погладила ее рукой, вытянулась на надувном матраце, повернулась лицом к мужу:
– Это и есть твоя покупка?
– А что – не нравится?
– Нравится, – честно сказала она. Но тут же и спохватилась:
– Только про что мы договаривались-то? Какой был уговор?
Славка с ответом не спешил. И, может, как раз потому, что он молчал, она не стала заводиться по новой. Подумала только: вот – всю жизнь экономим, всю жизнь во всем себе отказываем. А жизнь-то идет, не ждет, пока они на нее, хорошую, денег накопят…
– Про сына я помню, Рит. Неужто ты не поняла, что я и в Каменке-то пропадаю из-за него? Хорошо заработать можно как раз на бычках.
И опять замолчал. Только смотрел на нее и смотрел. А она делала вид, что не замечает этого. Однако сколько можно…
– Что – Верка лучше? – спросила обидчиво.
– Дурочка ты моя…
И потянулся к ней рукой. А она – и правда что дурочка – сразу двумя потянулась…
А когда потом вышла из палатки на волю, то замерла, ошеломленная. В высоком июльском небе пылали кострища звезд. Пылали так ярко, будто были подключены – каждая звезда в отдельности – к какому-то мощному источнику энергии. Неужели такое небо было и тогда, в ночь после выпускного? Как же она могла так долго…
Все остальное из песни ей не запомнилось. Остальное было словесной шелухой, как ярко раскрашенные искусственные – бумажные – цветы. А эти строчки –
Небеса мои обетованные
Нелегко пред вами стоять, так услышьте меня – эти строчки обожгли душу, словно на человека, который писал песню, нашло вдруг какое-то просветление.
Вот и на нее – нашло просветление. Только что же ей делать с ним? Что?..
Вслед за ней вышел из палатки и муж.
– А, Рит? Звезды-то какие! В городе таких не увидишь.
И, словно устыдившись патетики, спросил об обыденном:
– Сын звонил?
– Звонил. Говорит – все, больше о полетах сообщать не буду.
– Молодец. Мужиком становится.
– Ага, мужиком, – тут же опять обиделась она. – То я молитву могла вовремя прочитать, а теперь…
– Ты читай ее почаще, глядишь, и угадаешь…
А и правда, – легко согласилась она не вслух, про себя. – И ничего-то плохого с ним не случится – надо только усердней молиться. А квартира, машина – дело наживное. Да и не самое главное. Главное, наверное, то, что она сейчас слышит:
– Не пропадем, Рит! Пока мы вместе – не пропадем!
Project: Moloko Author: Моловцева Наталья
