Не нравится свекрови невестка, и все бурчит на нее.
Мать Степана приехала в Колесовку, когда внучке — Тане было два годика и Полина снова ходила тяжелая. Степан познакомил тогда Полину с остроглазой, еще крепкой старухой и велел называть ее мамой.
Полина хоть и видела свекровь впервые, не воспротивилась — мамой так мамой. Степан последнее время стал вспоминать о доме, о том, что вот, мол, неплохо было бы съездить с родными повидаться.
— Поезжай, — всякий раз говорила Полина, но он почему-то медлил.
И вот приехала Серафима, Степанова мать. Она всплакнула раз и другой, пожалев сына, истосковавшегося на «чужбине».
Торопливо приласкала Танюшу. Полину свекровь как-то не замечала, но та не раз ловила на себе пытливый, недоверчивый старухин взгляд.
Степан с приездом матери и вовсе запраздновал. Пока Полина на ферму да с фермы обернется, он успеет напиться, проспаться и снова напиться.
— Вишь, тоскует, — в первый же день заметила с укором Полине свекровь. — Дома-то его от одного запаха этой заразы воротило…
— Приехал сюда — уже крепко выпивал, — простодушно возразила Полина. — Боялась и замуж оттого за него идти, да уломал…
— Если бы не хотелось идти, так небось не уломал бы, — едко заметила старуха. — Он тоскует по дому…
Свекровь, не стесняясь невестки, часто уединялась с Степаном. Холодно становилось у Полины под сердцем, когда из соседней комнаты она слышала старухин свистящий шепот и невнятное бормотание Степана. Догадывалась, о чем шли эти долгие разговоры сына с матерью. А когда стало невмочь, она как-то ночью сказала вздыхавшему рядом Степану:
— Поезжай, я тебе не помеха. Вижу, что маешься. Нужны будем — приедешь, а нет— и одна проживу. Мало ли баб без мужиков с детьми колотятся…
И однажды осенним слякотным вечером уехал Степан с матерью в родные теплые края. Уехал не ко времени. В огородах в тот год не уродило.
Увезли Полину рожать в больницу. Вернулась домой с сыном на руках через две недели.
По-весеннему пригревало солнце, а от Степана не было никаких вестей — как в воду канул. Появился он в деревне, когда снег с пригорков скатился. Одет был по тем временам богато. Привез с собой чемодан с разными припасами, от которых пахло невиданным сытым краем. Щедро Степан навалил на стол гору продуктов. Маленькая Танюшка не знала, за что и хвататься: то от мягкого пряника откусит, то вопьется зубенками в кусок пропахшей чесноком домашней колбасы, то набьет рот курагой.
К появлению сына Андрея Степан отнесся спокойно.
— Я чуял, что хлопец будет, — только и сказал он, стараясь не встречаться взглядом с Полиной.
Когда сели за стол, Степан глянул внимательно на Полину и пожалел:
— Высохла ты, что та щепка.
— Не от хорошего житья, знать, — вздохнула она. — Думала, вовсе не приедешь. На что мы ему така орава нужны…
— Ну, ты это брось, — нахмурился Степан. — Я не изверг, от своих детей бегать. Сниматься будем. На мою родину поедем, а здесь и без нас гнилую картошку доедят…
— Как это сниматься?! — всполошилась Полина.
— А вот так — повяжем узелки с пеленками — и на станцию, — расхохотался Степан.
А еще через неделю у Хохловых все было готово к отъезду.
Полина в последний раз окинула взглядом родное бедное подворье и подалась следом за подводой на станцию.
Впервые в жизни Полина ехала так далеко. Она дивилась простору, глядя в окно вагона.
— Теперь уже близко, — сказал Степан.
Дом мужа изумил Полину. Он напоминал ей колхозный амбар — такой же длинный и высокий. Отродясь не слыхивала она, чтобы в такой хоромине жила одинокая старуха.
Свекровь встретила Полину сдержанно, даже холодно,также не проявив особой ласки к внуку и внучке. Долго и внимательно вглядывалась в лицо спящего Андрюшки. Хоть и печально было на душе у Полины, но виду она не подавала. Уже на другой день старуха указала ей на яму для замеса глины. Это дело Полине было знакомо. Подоткнув повыше подол, она теперь с утра до вечера месила глину с половой, мазала облупившиеся стены дома и сараев, белила.
Дважды наведывался Степанов старший брат Кирилл с женой.
— Помяни мое слово, — шепнула Полине Кириллова баба. — Сживет тебя старая ведьма. Уж я на что, да и то… — она не договорила и неопределенно махнула рукой.
Степан загулял напропалую, и хорошо, если с песнями возвращался к вечеру, а то приходил утром. И принимался покрикивать на Полину, но и тут молчала она. И дети, словно чувствуя материну печаль, жались к ней, испуганно тараща глазенки на неласковую бабку и хмельного отца.
Однажды Полина, замешкавшись в чулане, услышала разговор свекрови с Степаном на кухне.
— Ой, гляжу, гляжу я, Степанушка, на твою старшенькую и сумлеваюсь. Истинный бог, не твоя!
— Да ты чо, мать, шутки шутишь? — удивленно вскинулся Степан. — Полинка девка была…
— Ох, горе, — вздохнула старуха. — Небось с чаркой казаковал — могло и привидеться…
Полина, застигнутая врасплох, не знала, то ли показаться ей, то ли затаиться. Пока она раздумывала, Степан там, на кухне, рявкнул:
— Да ну тебя, мать! Вижу, не по нутру тебе с самого изначала Полинка, вот и плетешь всякое… — Хлопнула в сенях дверь за Степаном, а старуха, что-то бормоча, прошла мимо чулана в горницу.
И все же Степан не удержался, спросил, когда спать ложились:
— Сдается мне, что Галька на скотника Захарку походить стала. Не мной ли ты его баловство покрыла?
— Дурак ты, — ответила ему спокойно Полина. — А там думай как хочешь.
Полина и Степан оба пришли в контору совхоза.
Директор еще не старый мужик, негнущейся беспалой левой рукой указал обоим на стулья у стола.
— Нагулялся, Степан, — неодобрительно глянул директор на Холстова. — Вспомнил, что есть еще и работа на свете…
— Ну, это мое дело, — буркнул в ответ тот.
С Полиной вопрос решился без промедления. Доярки на ферме нужны были позарез. А вот с Степаном дело обстояло хуже.
— Скотником на ферму пойдешь? — предложил директор.
— Да какой же я скотник?! Нога не гнется — ни верхи, ни пеши… Ты, Петр Кузьмич, полегче что-нибудь — тяжело мне уже было.
— Ну объездчиком пойдешь в третью бригаду, — наконец решил директор.
С радостью входила Полина в коровник — большой, с множеством окон и высокой кровлей. Доярки здесь мало чем отличались от прежних подруг.
Дали ей группу коров. Вначале присматривались к новенькой и товарки, и заведующая — крутая на язык бабенка. То ли делает приезжая, так ли? Нет, все ладно делала Полина.
Как-то «налетел» на ферму в двуколке на резвом коньке хмельной Степан. Спрыгнул на землю да подвернул покалеченную ногу и со двора понес крупным матюком.
— Где Полинка-стерва? — не спросил, а рявкнул он на какую-то доярку, показавшуюся из коровника.
Хотела Полина выйти навстречу, услышав голос мужа, но бабы не дали. Затолкали они ее в мойку за порожние бидоны, развешанные на просушку.
— Где она? — ярился уже в коровнике Степан. — Все знаю…
Бледнела Полина, теряясь в догадках, слыша его голос.
— Чего ты расходился? — первой набросилась на Степана соседка Мария Ласкина. — Расхорохорился ишь, колченогий…
— С кем она у вас тут… — Степан постукивал нетерпеливо себя по голенищу сапога витым из сыромятины арапником. — Все знаю, у-у, мокрохвостые…
— А ну, убери арапник, — бабы подступили к Хохлову, — а то счас и арапник, и штаны отберем…
— Ну, ну, потише у меня,— насторожился Степан.
— Уж дома твоя Полинка, — сказал кто-то из баб примирительно. — Залил зенки, дурень. Да такую бабу, как у тебя, на руках носить надо. До того ли ей…
Степан еще побушевал, побушевал и укатил на своем резвом коньке.
— Это все свекровь твоя, — говорила Полине Мария Ласкина, когда обе возвращались с фермы. — Ух и ведьма! Не люба ты ей. У нее давно для Степана присмотрена была невеста, да и сейчас, видать, он с ней погуливает…
— Догадываюсь я, — вздохнула Полина. — Кабы не дети… Безотцовщины и без того полно.
— Вот и думает свекровь твоя, что кабы не ты да дети, то у них бы сладилось. Ты сегодня домой не ходи…
— Да ты что?! — всполошилась Полина.— Андрюшку кто же без меня покормит, да и Таню…
— Ну погоди у меня пока, — настаивала Мария. — Схожу сама сперва, хоть и не хаживаю я к Серафиме, погляжу…
Мария жила вдвоем с подрастающим сыном. Вернулась Мария скоро.
— Меньшой надрывается, и дочка, видать, напугана, — рассказывала она. — Сам дома — спит за столом. А Серафима так и подскочила, меня увидев: «Вот видишь: невиновна была бы — домой пришла, а то шлындает где-то!»
Полина шагнула за порог.
— Да не ходи. Пережди чуток, — бросилась следом Мария.
Но Полина была уже за калиткой.
Она вошла в кухню и тут же подошла к кроватке, в которой плакал Андрюшка. Таня бросилась к матери и вцепилась ей в подол. Старуха, возившаяся у печи, так и застыла от неожиданности с рогачом в руках.
Сидевший за столом Степан, подняв голову, глянул соловыми глазами на жену.
— A-а, пришла, — Ну-ка расскажи… — он тяжело поднялся, взял в руки лежавший рядом на лавке арапник.
Старуха, мелко крестясь, заспешила прочь из кухни, бормоча:
— Поучи, поучи… Нас да учили, а их и бог велит…
Степан, припадая на больную ногу больше обычного, подошел к Полине и взмахнул арапником. Полина пошла на мужа:
— Это за что же при детях ты меня? — почти шепотом спросила Полина.
Степан, намеревавшийся снова размахнуться, попятился.
— Это за что же ты меня?! — повторила Полина и бросилась на мужа.
Он резко подался назад и, оступившись, упал, ударившись затылком об отполированную до блеска массивную лавку.
Полина выхватила из кроватки Андрюшку и, взяв за руку Таню, выбежала за калитку на улицу.
Мария поджидала у ворот. Она, ни о чем не расспрашивая Полину, пропустила ее в калитку и спешно направилась к дому Хохловых. На вой Степаниды спешили женщины из других домов.
Мария вернулась скоро.
— Вот такую гулю ты ему на башку привесила… — и она, смеясь, показала Полине свой немалый кулак.
— Да не я это, — со слезами вымолвила Полина. — Сам он…
Наутро Мария не велела Полине идти на ферму:
Управимся сами, не впервой. Ты гляди тут, чтоб детей не напугал. Чай, все видели, к кому пошла…
Степана увидела Полина из окна. Он направлялся через улицу к дому Марии. Его голова была широко обвязана то ли полотенцем, то ли тряпицей. Шел не бодро, понурившись.
Полина вышла ему навстречу на крыльцо, оставив детей в доме. Степан вошел во двор, глянул исподлобья на жену и присел у колодца на торчавший камень.
— Дома нет, что ли? — глухо спросил он. — С детьми по людям таскаешься…
— У меня и у моих детей нет дома. Сыты по горло и белым хлебом, и абрикосами. Уезжаю я обратно… — сказала Полина и тут же стиснула задрожавшие от обиды губы.
— Ты чего? — насторожился Степан. — Ты мне брось семью разрывать.
— Иди, тебе мать новую сколотит…
— Поль, ну зачем так, — Степан поднялся и подошел к крыльцу. — Ну, спьяну послушал старуху… Вот и ты же меня… изувечила. — Степан осторожно потрогал свою забинтованную голову, посмотрел жалобно снизу вверх на жену.
— Не пойду. Ты мужик, ты и решай, как быть. Уеду, хуже не будет, — непримиримо сказала Полина, но уже почувствовала в сердце жалость.
— Ладно, — как о чем-то давно решенном сказал вдруг Степан. — Строиться начнем. Завтра же.
Старуха встретила невестку ненавидящим взглядом, но помалкивала, видя посуровевшее лицо сына.
— Вот что, мать, — сказал Степан, присаживаясь к столу. — Строиться мы с Полинкой решили. Гляжу, вам вдвоем места мало в доме.
— Как строиться, когда решили? — опешила Серафима. — Да в своем ли ты уме? Одне штаны, да и те в заплатках, а он строиться…
— Ну, уж это не твоего ума дело, — пристукнул кулаком по столешнице сын. — Сказал — строиться — значит, буду строиться.
— Ах, не мово ума, — взъярилась старуха. — Так выметайся сегодня же! — затопала ногами Серафима на невестку.
В тот же день Степан и Полина перетащили к Марии Ласкиной свои немудреные пожитки.
