Это было на стыке эпох, когда советская психология переставала быть таковой, разбавляясь западной, а отечественная психиатрия, некогда заклейменная коллегами из-за рубежа, пыталась оправдаться перед мировым сообществом.
Подошел к концу недельный «слет-симпозиум», как называл это мероприятие Рудольф Яковлевич – старенький профессор.
Молодые коллеги, съехавшиеся со всей страны, не давали спать – сначала играла музыка, потом они стали петь песни под гитару.
Профессору стало душно, он вышел из своего номера, побродил по берегу, послушал прибой, полюбовался южным небом, и понял, что сколько не смотри, а налюбоваться им, этими звёздами, всласть, не получится.
Возле большого костра, как в пионерском лагере, сидело человек пятнадцать. Песни им петь уже надоело, и когда Рудольф Яковлевич подошел к ним, то услышал:
— А все знали, что она ведьма. И вот одна девочка с нашего двора решила пошутить, и перекрестила её спину. А ведьма остановилась сразу, как вкопанная, обернулась, и стала по сторонам смотреть…
— Нельзя так делать! – громко сказал профессор.
— Ой, вы тоже не спите, присаживайтесь.
Профессор присел на бревно, посмотрел на молодые лица, и сказал:
— Страшилками друг друга пугаете? Ира, это ты про ведьму говорила? Признайся, ты ведь и была той девочкой, да?
Ирина засмущалась. И спросила:
— А почему нельзя так делать?
— Как почему? Бес мог испугаться, выйти из той ведьмы, и в девочку ту вселиться. Есть риск, что она сама стала ведьмой.
— Рудольф Яковлевич, а вы верите в это? – спросил его кто-то.
— Нет. Мне нельзя в это верить. Я ведь старой закалки. Хотя такого насмотрелся в свое время…
— Расскажите нам что-нибудь? – попросила Таня. – Из своей практики. Что-нибудь такое… Страшное!
— Я не люблю страшное. Давайте я вам лучше расскажу про одну девочку, которую привезли в наш институт, в конце семидесятых годов… Ей было около четырех лет. Как вы понимаете, пока их семья добралась до меня, с ней работали областные специалисты, потом её направили в Москву. Семья из небольшого городка, из Западной Сибири. Весь путь года два занял. До полутора лет она росла обычной девочкой, а потом случилась беда – мама оставил её одну, в кроватке, и пошла в магазин, ей стало плохо, она потеряла сознание, и её увезли на скорой…
– А папа? Отец был у них? – взволнованно спросил Игорь, который почувствовал причастность к истории – он тоже был из Сибири родом.
— Был. Он работал, строили там что-то. Папа был на вахте. В больнице работала женщина, которая знала маму девочки, она заволновалась, да и было от чего. Маму не выходили — у неё сердце было больное, в общем, пока – туда – сюда, но девочка эта успела перепугаться… Такой стресс для крохи. После этого она уже не плакала, представьте, никогда. Все думали, что она отойдет, бабушка её стала воспитывать, папа перешёл на другую работу. Но ребенок не только остановился в развитии, а лишился всех чувств и эмоций.
— Алекситимия? – спросил Игорь.
— Нет, не совсем так. Понимаете, она внешне, как каменная была. Но стоило ей дать карандаши, лист бумаги, и она рисовала. Молча. Без эмоций. Рисовала быстро, и только людей, которых видела перед собой… Реальных или на фото…
— Хорошо она рисовала? – спросила Таня.
— Не то слово! Удивительно рисовала. Но смотреть без содрогания на некоторые её рисунки было нельзя. Вроде и лицо узнаваемое, только… Я как-то сразу почувствовал, что в этих рисунках что-то скрыто, что-то важное, и стал думать что… А когда я положил перед ней лист бумаги, и дал карандаш, и через десять минут получил свой портрет, то мне поплохело. Я узнал себя, понимаете? Дело не во внешней схожести. Это был портрет моей души, уж я-то себя хорошо знал к тому времени. Души, со всеми пороками, только и хорошее было, тут уж я похвалю себя, с вашего позволения. И тут я вспомнил Дориана Грея. Читали? Если кто не читал – почитайте. Там про человека, который оставался молодым, внешне, но был портрет, который менялся… Почитайте!
— Я читала, — сказала Ира. – А у вас сохранился ваш портрет?
— Посмотреть хочешь? – улыбнулся Рудольф Яковлевич. – Да. Сохранился. Дома он, в Москве. Как и рисунок Богородицы.
— Кого?
— Я решил проверить свою теорию, у меня был альбом с иконами, я их коллекционировал. Я показал девочке репродукцию одной иконы, и она нарисовала… И я, хоть и старой закалки, но внутренне задрожал. Это был настолько светлый рисунок, внешне обычной девушки.
— Что-то мне не по себе, — сказал Игорь и поежился. – Вы хотите сказать, что она изобразила реальный портрет…
— Молодой человек, это теория только. Но я понял, что соприкоснулся с чем-то таким, что было выше моего понимания. И я уговорил отца забрать ребёнка, уехать к себе, или вообще, забраться в глушь, и… просто жить, как получится.
— Почему?
— Мне не хотелось, чтобы эту девочку забрали у него. Мне пришлось переписать всё заново, я поставил диагноз, такой, чтобы ни у кого не было вопросов. И сказал отцу – держи язык за зубами. И никому не показывай эти рисунки. Это удивительный и страшный дар, так я ему и сказал.
— Я не понимаю, зачем вы так сделали, — сказала Таня. – Не верю. Вы должны были заинтересоваться этим феноменом, как профессионал.
— А как человек? – спросил профессор. – Я ведь и человек.
— Так что случилось-то?
— У меня в кабинете был портрет Брежнева, понимаете? И Ленина бюстик. Я ведь старой закалки. Разумеется, она нарисовала и их… Она могла нарисовать портрет души любого человека. Она видела души насквозь. Как вы думаете, оставили бы её в покое?
В ответ — молчание. Лишь костер потрескивал, да к небу взлетали искры.
— Вот и вся моя история. Про маленькую девочку. Что с ней стало? Исцелилась ли она? Ладно, молодые люди, мои старые кости стали мерзнуть, и пойду-ка я спать. А вы больше не пойте, пожалуйста.
Игорь помог Рудольфу Яковлевичу встать, и тот, опираясь на палочку, побрел в свой номер. Включив свет, он взял свой портфель, достал папку, и вытащил из неё лист бумаги, на котором была нарисована девушка. Обыкновенная и необыкновенная одновременно.
