Любаша была единственным, к тому же поздним, ребёнком в семье. Росла маленькой, худенькой и красотой особо не отличалась. Серые глаза, такие же серые прямые волосы.
Все её братья и сёстры ещё в младенчестве умерли, кто от кори, кто от скарлатины, тогда дети часто от этого помирали.
Да и отец в последнее время стал сдавать, возраст брал своё. Всё чаще сидел на завалинке и грел старые кости.
Мать Любы, была моложе мужа на 20 лет, но частые роды, а потом смерти детей, отняли у неё силы и радость жизни. Как могла, женщина старалась вести хозяйство, от мужа уже мало проку, да и у самой здоровья нет, Любашка ей помогала, девушке в ту пору было почти четырнадцать лет.
Но в деревне всей работы не переделаешь, а без сильных мужских рук трудно выжить.
Вот и решил отец отдать Любашу замуж. Будет ей подмога и опора, после их с матерью смерти. Решено – сделано. Осенью, как ей четырнадцать стало, отгуляли свадьбу.
Люба замуж не хотела, но слово отца — закон, даже мать не смогла убедить его повременить с дочкиным замужеством.
Мужем её стал Василий. Здоровый рыжий мужик из соседней деревни. Он был много старше, конопат и не особо красив с лица, но …
— Зато уже без дури в голове и руки на месте, — сказал отец.
Жить стали в семье Василия.
А через год, когда умер отец Любаши, молодые переехали в дом её родителей. К тому времени Любина мама сильно болела, через полгода после мужа и она преставилась. А ещё через полгода родилась Наташка.
Девочка была некрасивой и очень крупной – копия родителя, но именно за это Василий её и не любил. Когда той года три-четыре было, она ещё пыталась, как все дети, ластиться к отцу, но он всегда грубо отталкивал дочь и кричал жене:
— Забери малую: мешается!
Люба прижимала ребенка к себе и молча уходила в другую комнату. Там, глотая слёзы, просила дочку:
— Натусечка, не лезь к папе, он устал, а я тебе потом петушка на палочке привезу. Вот поедем в город и, непременно, привезу.
Бывало, и бил муж Любу, но когда кто-то из односельчан спрашивал про синяки и ссадины на её худеньких руках, а порой и на лице — она отшучивалась:
— Бьёт, значит любит.
А что ей оставалось, податься некуда, кому она с дитём надобна, оттого потом горько плакала, в стайке, когда доила корову, чтобы не увидел её слёзы Василий. Корова в ответ тяжело вздыхала, и казалось, что всё понимает. От этого на душе у женщины становилось ещё тяжелее.
Иногда они ездили с мужем в город, там у него жили родственники (хотя, чаще он ездил один). Наташу с собой не брали, оставляли у соседки, Маруси Казатинской. Там с ребёнком нянчилась Надюха, которая и сама – то была всего на пару лет постарше.
Но Наташка девочку любила и оставалась с удовольствием. Слушалась её. Особо ей нравилось, что Надя катала её на саночках, а тётка Маруся всегда угощала вкусным земляничным вареньем.
Однажды, утром, Любаша увидала у Маруси на верёвке пару очень красивых полотенец. Сушить развешивали с вечера, а утром катали деревянными валиками, которые использовали и для стирки и глажения вещей.
Когда стирали на речке, то отжатое вручную бельё наматывали на валик и раскатывали рубелём (доской, рифлёной с одной стороны и ручкой на конце), да так, что даже плохо постиранное становилось белоснежным.
Оттуда и пошла поговорка: «Не мытьем, так катаньем». А чтобы потом погладить то же самое проделывали, но уже с сухим бельём.
Она спросила у соседки:
— Откуда такая красота, в городе таких никогда не видела, даже на ярмарке?
— Да это на свадьбу нам с Никитой его родственники подарили. Из далёкой чужой страны, говорят, привезли. Мы одно на приданое Наденьке отложили. А этими вот решили ребятишек вытирать и сами иногда побарствовать, очень уж они мягкие, одно удовольствие, когда к ним прикасаешься, — ответила соседка.
А через месяц, как раз перед Новым годом, кто-то украл с верёвки те самые полотенца. Маруся сокрушалась о потере, да и Любе было сильно жалко, что такая неприятность у соседей случилось. Вора не нашли. А потом за делами и вовсе позабыли о случившемся. Не вечно же по тряпкам горевать.
За неделю до Масленицы, Люба с мужем поехали в город продать мясо кабанчика, забитого накануне, и навестить родню Василия. Распродав все, зашли в гости.
Пока женщины общались меж собой, мужики выпивали. А потом Василий тихонько ушёл куда-то, ничего Любе не сказав. Она спросила у его сестры, где он, но та, хихикнув, сказала, что он скоро вернётся.
Люба решила сходить в магазин, пока нет мужа. Купить дочке обещанных петушков. Накинув свою старенькую шубейку и шаль, вышла за калитку.
Солнышко светило ярко, лютые морозы были уже позади. С удовольствием вдохнув свежий воздух, после пропахшей перегаром и соленьями избы, она пошла к центру.
Не доходя до магазина, домов пять, резко остановилась.
На верёвке возле небольшого, но крепкого дома с высоким крыльцом, сохли Марусины полотенца. Она бы никогда не спутала их с другими. Таких больше ни у кого здесь быть не могло.
На крыльцо вышла молодая дородная женщина. Люба не удержалась, подошла к ограде и спросила:
— Хозяйка, откуда у тебя такие красивые полотенца?
— Ты, бабонька, иди, не останавливайся, не твоё это дело,- прикрикнула женщина с крыльца. — Купила недавно на ярмарке. Чего тебе вообще надо-то?
— Я такие же у соседки своей видела, у неё их украли, а других таких тут быть не может, ей из-за моря — окияна эту красоту привезли.
Женщина что-то проворчала тихо, Люба слов не расслышала, а потом взяла с крыльца пригоршню снега и бросила в её сторону.
— Ишь ты, видела она. Видела, так больше ничего вообще никогда не увидишь. Пошла отсюда, а то собаку спущу.
Люба решила не связываться, а сказать потом мужу. Уже отойдя дома два, она оглянулась, и чуть не села прямо среди дороги на снег. На крыльце, обняв за плечи хозяйку, стоял Василий в исподнем белье под накинутым на плечи тулупом.
В этот момент, подул порывистый ветер, завьюжило и резко бросило снег прямо Любаше в глаза, будто ножом полоснуло.
Она не помнила, как покупала конфеты, как дошла до родственников, стараясь не повстречать случайно мужа. Василий вернулся позже, и они поехали домой. У Любы всю дорогу сами по себе текли слёзы, и глаза щипало, как от мыла. Забрав дочь и управившись по хозяйству, женщина забылась в страшном сне.
Проснувшись, обнаружила, что подушка мокрая, значит, она плакала даже сквозь сон.
Мужу ничего не сказала, да и Марусе, соседке, рассказать не могла. Как ей объяснить-то, что это Василий украл полотенца, чтобы подарить полюбовнице, стыд-то какой!
Днём слёзы не прекратились, а продолжали течь, против воли хозяйки. Через пару недель Люба стала замечать, что видит она совсем плохо. Слёзы текли день и ночь. Не высыхая ни на минуту.
Она пошла к бабке
Марфе. Но та ей сказала, вздохнув:
— Поздно, девонька. Я глаза новые вставлять не умею, тому, у кого их уже нет. Приди ты ко мне в тот же день, может и справилась бы я с этим делом, пусть бы и хуже, но видела бы. А теперь, считай дело времени, видеть ты не будешь. Вытекут твои глазоньки к весне вовсе.
Так и вышло. К маю у Любы вместо глаз остались лишь впадины, глазницы, задёрнутые тонкой и гладкой кожей, даже ресниц не осталось. Права оказалась Марфа.
Муж от неё ушёл к той женщине. Кому же слепая-то жена нужна? Так и жила она одна до самого конца своей судьбинушки. Дочку соседи поднять помогли. Выросла, стала за матерью ухаживать, только хозяйка из неё получилась не очень ладная.
Учить-то особо некому было. Да и замуж она не вышла. Кому же нужна некрасивая, непомерно рослая рыжая девка, глуповатая, да ещё и со слепой матерью на руках.
Наташка подле матери была до самой её смерти (а прожила та годов до 95-ти, а то и больше, кто там считал), готовая была пойти с любым, кто позовёт, слово ласковое скажет.
Но парни над ней лишь смеялись да подшучивали. А вот мужики иногда захаживали, тайком, конечно. Любви да ласки-то у неё на всех хватало, не растрачены они были.
Как мать богу душу отдала, вскоре за ней и Наталья последовала. Она тоже не молоденькой уже была, почти восемьдесят лет.
@ Лана Лэнц «Сказы»
